Я хорошо представляю себе сейчас эту гостиную. Шторы задернуты, чтобы не впускать внутрь гнетущую летнюю жару, три маленьких черных мальчика в ливреях стоят, размахивая огромными веерами. К сожалению, мне от них было мало пользы – моя рубашка прилипла к спине, а брюки чуть не промокли от пота.
На Саре было сиреневое платье. Ее кожа, не тронутая этим беспощадным чужеземным солнцем, оставалась кремово-белой, что делало ее длинные волосы, уложенные многочисленными кольцами, необыкновенно темными. Она смотрела на меня карими глазами, но такими светло-карими, что они казались золотыми. У нее были необыкновенные глаза, широко расставленные, уголки чуть приподнятые, что подчеркивало высокие скулы. Рот прямой, пухлые губы имели роскошный красноватый оттенок. У нее была невероятно узкая талия, точеные плечи и длинная красивая шея.
Она была великолепна. Я быстро забыл всех этих бледных жеманных английских красавиц, выходящих в свет каждый сезон, забыл всех этих пылких мисс на пароходе, забыл даже, как сказать простое «здравствуйте».
– Позволь мне, мой дорогой Патрик, – произнес Фрэнсис Мариотт своим хорошо поставленным голосом, который напоминал мне плохого актера, играющего Макбета, – представить тебя. Конечно, поскольку вы довольно долго состояли в переписке, в этом вряд ли есть необходимость, но… – Он еще несколько секунд нес бог знает что, но наконец замолчал, и я сумел проговорить:
– Мм… Да… очень рад, мисс Мариотт. Кузина Сара, я хотел сказать. Да… Как поживаете?
Я покраснел как рак и весь пылал – не мог пылать жарче, даже если бы меня варили, как рака.
Она смерила меня взглядом, словно окатила волной презрения. Лед на Северном полюсе и вполовину никогда не бывал такой холодный, как мисс Сара Мариотт в Нью-Йорке 18 июня 1868 года.
– Кузен Патрик, я рада видеть вас наконец лично, – обронила она с небрежной изящной официальностью. – Добро пожаловать в Нью-Йорк. Сегодня ужасно жарко, правда?
Она не дала мне времени для ответа, проскользнула мимо меня к моим маленьким братьям, и я увидел только ее прямую спину и роскошные густые волосы, накрученные над длинной красивой шеей.
Моя досадная неотесанность ничего не значила для Сары Мариотт. Ей исполнилось восемнадцать лет, и она уже получила предложение от русского князя, калифорнийского миллионера и итальянского графа. Она была одной из самых выдающихся красавиц в Нью-Йорке и настолько привычна к богатству, что состояние для нее ничего не значило, настолько привычна к обожанию в высшей степени завидных женихов, что, вероятно, даже не заметила моего восторженного онемения. Я сразу же понял, что она избалованная и изнеженная. А еще что она с удовольствием устраивает соревнование между своими поклонниками. И шансов у меня не больше, чем у осла, участвующего в скачках чистопородных скакунов. Но мне было все равно. Не все равно мне было только то, что хотя бы раз в жизни мне не приходилось стыдиться своей счастливой судьбы, потому что впервые в отношении Сары Мариотт я оказался одним из многих.
3
Я не поверил своим ушам, когда она сообщила, что выйдет за меня. Мы сидели в саду под тенистым деревом, и Сара рисовала что-то на тропинке своим зонтиком от солнца. Погода по-прежнему оставалась невыносимо жаркой, но со времени моего приезда в Нью-Йорк прошло уже три недели, и я попривык к местному климату. Мы обсуждали достоинства собак и кошек. У Сары был отвратительный и ужасно породистый пекинес по кличке Улисс, в честь генерала Гранта, который в этом году баллотировался в президенты, а еще она отчаянно хотела белого котика, которого мечтала назвать Омар Хайям. Она говорила о том, что очень надеется получить такой подарок от отца, когда я вдруг услышал собственный голос:
– Сара, я бы хотел дать вам все, что вы пожелаете. Вы ведь никогда, ни за что не захотите выйти за меня замуж, верно? Потому что в противном случае я приду в бешеный восторг.
Она рассмеялась. Полагаю, таких дурацких предложений никто не делал, но я не мастак играть всякие роли и произносить цветистые речи. И по крайней мере, я сказал ей то, что чувствовал.
– Это лучшее предложение из всех, какие мне делали! – воскликнула она, продолжая смеяться. – Вы говорили с папой?
– Нет. Я не знал, что сделаю вам предложение. То есть я хотел, но не сейчас. То есть хотел…
– Если поспешите, то успеете поймать его, пока он не уехал на Уолл-стрит.
– Вы хотите сказать, что вы…
– О да, – ответила она. – Я буду рада. Я боялась, что вы никогда не сделаете мне предложение, а мы уже знаем друг друга почти месяц. Я практически похоронила надежду.
– Но почему… все ваши прочие поклонники…
Сара зевнула и принялась обмахиваться веером.
– Вы не похожи на других. Вы говорите со мной как с человеком, а не с иллюстрацией из книжки. И вы ни разу не попытались обслюнявить меня поцелуями, когда думали, что нас никто не видит. Не выношу мужчин, которые выражают свои чувства, как спаниели.
– А теперь я вас могу поцеловать?
– Хорошо. Только не слюнявить.
Я старался изо всех сил. Обхватив ее рукой за талию, я поцеловал ее в одну щеку, в другую, а потом коротко в губы. У нее словно подкосились ноги в моих руках, ее тело прижалось к моему, и я вдруг почувствовал себя так, будто выпил потина и стал сильным как бык. Я резко отпрянул, но она едва ли заметила мое движение. Сара уже снова говорила своим низким голосом со странным акцентом, объясняла, что будет рада выйти замуж, потому что мать не понимает ее, а ее брат Чарльз бóльшую часть года проводит в Бостоне, и она все время одна, а папа… да она предполагала, что ее отъезд чуть ли не убьет его, но…
– Он всегда думает обо мне как о ребенке, – ворчала Сара. – А я уже не ребенок. Я выросла и хочу быть взрослой. Хочу, чтобы у меня был собственный дом и собственная жизнь, даже если для этого мне придется расстаться с дорогим папочкой…
«Кузену Фрэнсису Мариотту лет сорок пять, и он считает себя любимцем женщин, – написал я Дерри вскоре после приезда в Нью-Йорк. – Он выпивает две бутылки портвейна в день, воображает себя первоклассным гонщиком лошадиных четверок, любит говорить об Уолл-стрит – там американцы занимаются финансовым бизнесом. Маргарет предупреждала меня, что он ненавидит Англию, но Мариотт без конца толкует о прибыльных финансовых связях с одной торговой фирмой в Манчестере, образовавшихся вследствие симпатии Северной Англии к юнионистам во время Гражданской войны, а сердце кузена Фрэнсиса склоняется туда, где есть деньги. А еще Сара умирает от желания повидать Европу и любит все английское (у американских девиц появилась такая мода – любить всякую древность из Старого Света). И поскольку кузен Фрэнсис души в Саре не чает, он не осмеливается быть слишком антиевропейским или антибританским, боясь оскорбить ее. Маргарет говорит, она и представить себе не могла, что ее брат будет таким подобострастным по отношению к женщине, и ее выводит из себя, что кузен Фрэнсис так обожает Сару. Только я думаю, Маргарет ревнует, потому что он всегда был по отношению к ней скорее отцом, чем братом, а Сара – скорее сестрой, чем племянницей. Маргарет даже, кажется, не одобряет моего восхищения Сарой и пытается заинтересовать меня другими девицами. Должен сказать, что нахожу поведение Маргарет немного странным. Но мать Сары одобряет меня, так что мне не о чем беспокоиться.
