– Лил…
– Мне больно, – пожаловалась она и начала медленно поворачиваться. Ее ладонь лежала на животе, и из-под нее стремительно расползалось кровавое пятно. Белое платье пропиталось ей насквозь. – Мне больно. Почему ты ничего не делаешь, братик? Мне очень больно.
Она убрала руку, и кровь хлынула на мокрый подол.
– Больно. Больно. Больно. Мне так больно, Генри.
Ее голос изменился, стал низким, бархатистым. Он стал голосом Сораты.
А кровь все текла и текла. Платье полностью стало алым, и кровавые струйки сбегали по острым коленкам, рисуя узоры на худеньких ножках.
Генри отшатнулся в ужасе и едва не упал. Вокруг расстилалась вода, такая прозрачная, что сквозь нее было видно дно с ракушками и мелкими камнями. Она едва доходила Генри до колен. Он с изумлением огляделся, но не увидел ни конца, ни края. Только он и бесконечная прозрачная вода.
Со дна медленно поднялось мертвое тело, задев его ногу.
Тело принадлежало Сорате. Когда-то, когда он еще был жив.
– Нет, – Генри покачал головой. – Ты играешь со мной. Но я не поддамся.
Он опустился на колени и просунул руку Сорате под голову, приподнимая. Он был совсем холодный, как тогда, когда Генри вытащил его из моря. На посеревшем лице выделялись обескровленные синие губы, вокруг закрытых глаз залегли глубокие тени.
– Это игра, – повторил Генри срывающимся шепотом. Верить в это становилось почти невозможно. – Всего этого просто не существует.
– Ну конечно существует, – ответила ему Кику и обняла сзади за плечи. – Ничто не берется из ничего.
– Уйти, – велел Генри. – Ты мертвая.
– Но он тоже. Посмотри, разве он не красив сейчас? – ее голос сочился сладким ядом. – Разве он не совершенен? И теперь он только наш. Мой и твой. Мой, – она наклонилась так низко, что касалась губами уха, – и твой.
Генри не находил в себе сил обернуться, что посмотреть ей в глаза. Даже возразить не мог, наступило усталое отупение. Он не понимал, что происходит, где он, что с ним, как найти выход, если все, что он находит, это лишь вход в новый кошмар.
– Так лучше для всех, – шептала Кику, сладострастно вздыхая, но Генри не ощущал ее дыхания. Его и не было. – Каждый получает то, чего хочет.
Генри смотрел на Сорату, и он открыл глаза, полные живой тьмы.
– Мне было больно, Генри, – сказал он с укоризной. – Но все уже прошло.
И тогда Генри все-таки закричал.
Кику смеялась за спиной, Сората плакал темнотой, становясь все больше похожим на Мику, а Генри срывал горло, захлебываясь криком, который все равно потерялся в застывшем воздухе…
За окном вливал осенний дождь. Без ветра капли уныло стекали по стеклу, слышно было, как дождь лениво стучит по крыше. В комендантской горела только настольная лампа с зеленым абажуром. Генри не помнил, почему начал звать эту комнату так, но название ему почему-то нравилось. Он сидел за столом, перед ним высилась стопка бумаги. Сверху письма, адресованные человеку, которого Генри никогда не знал.
Кимура Сората.
Интересно, что из этого имя?
– Мне скучно, – заявила Филлис и провела острыми ноготками по стене, соскребая старые обои.
– Поиграй.
– У меня нет друзей, я же умерла, – возразила она и вздохнула. – Это ты виноват.
Генри и не собирался спорить.
– Виноват.
Капли стекали по стеклу, Филлис царапала стену. Потрескивала старенькая настольная лампа. Генри взял верхнее письмо, вскрыл, отложил конверт, а из листка сделал самолетик. Хотя больше похоже на журавлика.
– Это ты виноват, – снова повторила Филлис. – Ненавижу тебя.
– Это почти любовь, – рассеянно улыбнулся Генри. Казалось, что он уже когда-то говорил это, но не помнил, кому. Кроме сестры у него никого не было.
– Я никогда тебя не отпущу, братик.
– Но я никуда и не собираюсь.
Он поставил третьего журавлика на стол рядом с собратьями. Еще тридцать журавликов валялось на полу возле его ног. Смятые. Они были некрасивы, в них чего-то не хватало. Генри чего-то не хватало.
«Иногда мне казалось, что я все-таки умер в подземелье под Академией. И не я смотрю из окна дома на тающее в сумерках кладбище, а моя душа смотрит оттуда на горящие окна, полные жизни. Больше всего на свете я жалею, что позволил тебе поверить, будто согласен с твоим решением. Пожалуй, еще большим заблуждением было тогда думать, что это и мое решение тоже. Ошибаться легко, а вот вовремя исправлять свои ошибки бывает невозможно».
Генри пробежался взглядом по неровным строчкам и сделал первый надлом. Эта птичка должна получиться лучше прежних. В ней были настоящие чувства. Только вот чьи? Генри не помнил.
– Выкини, – закапризничала Филлис. – Мне не нравится.
Генри закончил журавлика, но в этот раз получился действительно хороший самолетик. На одном крыле у него было написано «скучаю», а на втором «никогда». Хорошие слова, в них много настоящих чувств.
Генри повернулся и запустил самолетик в открывшуюся дверь.
– Мне нужно забрать кое-что, что принадлежит мне, – вежливо сказал человек, чье лицо было скрыто в тени. Он поймал самолетик, и тот исчез, будто его и не было.
– Здесь нет ничего вашего, – ответил Генри. – Правда, Лилли?
Сестра молчала, спрятавшись под пледом. Только глаза настороженно блестели. Лилли не любила чужаков. Она была мертвой и, кажется, немного этого стеснялась.
Генри покопался в карманах и достал маленький полотняный мешочек. Странно, но его не было там раньше.
– Это ваше? – спросил он у чужака. – Тогда забирайте и уходите. Лилли вас боится.
– Нет, это не то, что я ищу, – ответил чужак.
– Тогда что же вы ищете?
– Тебя.
Филлис сердито зашипела, но не пошевелилась, когда Генри поднялся со стула. Ему было страшно и радостно одновременно.
– Меня? Но я не могу уйти. Я виноват.
– Разве? – удивился чужак. – Я знаю один способ, Генри. И ты его тоже знаешь.
Генри обернулся на сестру, но кровать была пуста. Лампа не горела, и за окном давно уже занимался рассвет. Комендантская быстро заполнялась мягким розоватым светом.
– Если я это сделаю, разве так будет честно? Разве я заслужил прощение?
– А вот это уже тебе решать.
Генри стоял и смотрел в окно. Комната исчезала, стиралась. Оставался лишь Генри и его загадочный гость.
– Хорошо, – сказал он и улыбнулся. – Пожалуй, можно попробовать. Я готов, только скажи мне свое имя.
Услышав ответ, Генри облегченно выдохнул.
