Не задумываясь, Луиза быстро подошла к кровати и, инстинктивно обняв военного, начала его успокаивать. Она не знала, стоит ли вырвать Роланда из этого кошмарного сна, если ему действительно снился кошмар. Его открытые глаза отражали мучительную тревогу, и он взволнованно произносил свое собственное имя, словно пытаясь предостеречь себя от какой-то опасности, а потом внезапно разразился очередным приступом душераздирающих рыданий. Кэннон не закрыла дверь в комнату, но из темного коридора никто больше не появился. В спальне Лакнора тоже не горела люстра, и только лунный свет проникал сквозь тонкие белые занавески, поэтому Луиза вскоре увидела, как он успокоился в ее объятиях, и его лоб разгладился. Погладив его по голове, она услышала, как Роланд произнес:
— Спасибо вам, сестра Шор, мне уже значительно лучше.
Сердце Кэннон замерло, хотя, возможно, ей только так показалось, но она не двинулась с места и, лишь слегка поколебавшись, продолжила мягкие поглаживания. Дыхание Роланда почти выровнялось, а глаза, наконец, закрылись. Ночной кошмар закончился, но молодой человек так и не проснулся. Чуть позже он еще пару раз поблагодарил «сестру Шор».
Медленно, осторожно девушка убрала руки, переложила подушку обратно ему под голову, накрыла его простыней и одеялом, а потом тихонько вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь. Роланд мог даже никогда не узнать, что она заходила к нему.
Письмо
11 июня 1917 г.
Ипр
Дорогая подруга,
Сегодня я совершенно вымоталась, впрочем, как и ежедневно, по-видимому, но, с другой стороны, настроение у меня приподнятое благодаря окончанию последней ужасной битвы. Хотя никому неведомо, полагаю, когда закончатся все эти ужасы. И когда вспоминаешь, что мы выиграли эту битву, но, увы, не войну, то отчаянное опустошение, кажется, охватывает душу.
Последние недели к нам почти непрерывным потоком поступали раненые на носилках — все кричали от боли, звали матерей, взывали к подругам… Каждого мы обмывали и бинтовали, стараясь хоть чем-то облегчить им страдания. Все чаще нам приходится надеяться, что наши заботы облегчат им боль так же, как морфий. Врачи не успевают быстро осмотреть раненых, чтобы назначить наркотики.
Однако тебе, милочка, не надо переживать за меня. В моем возрасте я уже понимаю, как мне повезло выжить в эти военные годы, и я повидала так много горя, что меня трудно шокировать. Безусловно, мне глубоко жаль молодых солдат. Боюсь, что ужасы войны сделают их циничными, если, конечно, они выживут.
Возможно, я сама становлюсь циником, ведь наши солдаты, несмотря ни на что, проявляют столько отваги и храбрости. С некоторыми из них удается довольно близко познакомиться — сестринское дело весьма интимно. Я имею в виду не физическую близость, хотя порой бывает и такое. Однако ты еще и больше узнаешь об их духовном мире, ведь им нужно с кем-то поделиться своими переживаниями, и сокровенные мысли невольно срываются с их языков. Офицеры, возможно, поднаторели в гостиных Мейфэра
[30]в пустых светских беседах, но здесь они говорят по существу. Никто из них не будет зря тратить время, если надо дать понять то, что им необходимо. Мы даже читаем их письма матерям и возлюбленным, и не потому, что суем нос не в свое дело, а потому, что пишем эти письма за них. От их историй разрывается сердце.
В наш госпиталь на днях попал один офицер, Роланд Лакнор, очень благовоспитанный молодой человек — мы все полюбили его. Он отравился газом, и последствия выглядели ужасно, но сейчас ему стало лучше, и мы надеемся, что через пару недель он полностью поправится. Естественно, им овладело глубокое уныние. У него тонкая, чувствительная натура, и он совсем не пригоден к войне (хотя кто к ней пригоден?). Мы с ним долго разговаривали, когда он только поступил к нам. Роланд рассказал мне, что записался добровольцем практически сразу, как началась война, вознамерившись принести пользу своей стране, чтобы отец мог им гордиться. Он рассказал мне, что не видел отца с четырнадцати лет, да и тогда они провели вместе лишь один вечер (его отец миссионерствует в Африке). А мать его умерла, когда ему было девять лет, но он не видел ее с пяти, поэтому у него не осталось о ней никаких воспоминаний. В Англии у него есть обожаемая крестная, у нее он проводил все школьные каникулы, но теперь она выжила из ума и больше не узнает его. В общем, я очень боюсь, что он потерял смысл жизни. Сестра Мэри и я проводим в разговорах с ним свободное время, стараясь подбодрить его и напоминая ему о старой доброй Англии и обо всех чудесных возможностях, которые ждут всех нас по возвращении на родину: долгие прогулки по холмам, пинта эля с ноздреватым сыром… Правда, из-за этого мы сами начинаем тосковать по дому.
Последние сражения вызывают у всех ужасные, просто ошеломительные потрясения: постоянно гремят выстрелы и взрывы, бессонница мучает всех ночь за ночью, все время холодно, слякотно и грязно, несмотря на лето, приходящие письма и посылки мучительно напоминают о доме… А еще болезни, потери друзей… В повседневной военной жизни не может быть ничего нормального, ничего утешительного.
И тем не менее жизнь продолжается, шаг за шагом мы движемся вперед. Я стараюсь думать только о делах, о совершенствовании сестринской службы, об организации расписания дежурств и тому подобном. Мы счастливы, поскольку вознаграждаемся тем, что люди поправляются. Нас радует уже то, что они выживают, хотя они и сами тоже всячески благодарят нас.
Пора заканчивать, моя дорогая. Пожалуйста, пиши и дай мне знать, что у тебя все хорошо. По моим ожиданиям, я буду по этому адресу еще несколько недель. Даже не знаю, когда мне удастся вырваться домой в отпуск.
С сердечной любовью,
Фло.
Глава 39
На следующее утро Луизе и Нэнси удалось обменяться лишь несколькими словами, и Кэннон коротко сообщила, что Роланду приснился кошмар и ей удалось успокоить его. Она настоятельно советовала своей подопечной не упоминать ему об этом, заметив, что ему будет очень неприятно узнать, что кто-то слышал его стоны, и та с ней согласилась.
Оказалось, что у Нэнси в любом случае почти не было возможности поговорить с Роландом. Позже она сказала Луизе, что после завтрака он сообщил ей о поездке в Париж, где ему хотелось встретиться со своими старыми, еще довоенными друзьями. Он не знал наверняка, признался Лакнор Нэнси, живут ли они по-прежнему по старым адресам, но все равно чертовски соскучился по самому городу и мечтает побродить по улочкам Левого берега, вдохнуть запах Сены и выпить абсента. Когда Нэнси спросила, что это за напиток, офицер понимающе рассмеялся, а она пожаловалась Кэннон, что в очередной раз по-детски сглупила, надеясь получить ответ. Однако Луиза не сомневалась, что видела, с какой нежностью Роланд смотрел на Нэнси, когда думал, что его никто не видит.
После завтрака он с лордом Редесдейлом вышел посидеть на террасе, с которой открывался прекрасный вид на море, чтобы выпить кофе и выкурить по сигарете. Луиза находилась в дальнем конце сада, развешивая сушиться постиранное белье на благоухающем морском воздухе, когда услышала жутко сердитые возгласы. Если б они исходили от его милости, никто бы не удивился, но, к ее изумлению, на этот раз именно Роланд возбужденно вскочил и, крича, принялся размахивать руками, а отец Нэнси спокойно сидел на стуле, на вид глубоко огорченный, но смиренный. Прежде чем девушка успела собрать свою корзину и уйти в дом, Лакнор тоже исчез, и никто больше его не видел. А лорд Редесдейл целый день ходил мрачным.
