Разумеется, часто бывала здесь и Нэнси, в том числе потому, что у Дианы и Брайана она всегда могла повидаться с друзьями. Когда брак Ивлина Во рухнул, лишив Нэнси гостевой комнаты на Кэнонбери-сквер, сестра предоставила ей убежище на Букингем-стрит. Она почти все время там жила, и сюда все чаще стал наведываться Ивлин Во.
«Разделяете ли вы мое восхищение Дианой? — писал он Генри Йорку в сентябре 1929-го. — Мне кажется, она самая интересная в нашем поколении». Во, посвятивший «Мерзкую плоть» супругам Гиннесс, по уши влюбился в Диану. Сама она, уверяла Диана, в ту пору не распознала его увлечения, однако, учитывая предысторию и то, как Диана повергала в транс чуть ли не каждого мужчину на своем пути, трудно поверить, чтобы она ничего не заподозрила, когда во время ее первой беременности (Джонатан родился в 1930-м) блистательный молодой писатель повадился приходить и усаживаться каждое утро на ее постель, словно готовился к совместным родам.
Даже Нэнси, столь слепая, когда речь шла о ее собственных любовных делах, тут обнаружила достаточную проницательность. Наблюдала она вблизи и благополучную жизнь Дианы: деньги, парижские наряды, малышей (в 1931-м явился на свет второй сын, Дэсмонд), обожающего супруга — все, чему вполне можно было позавидовать. Но, наверное, тяжелее всего ей было смотреть на Ивлина Во, который вдруг превратился в очарованного Лизандра из «Сна в летнюю ночь». И не то чтобы он был нужен самой Нэнси — во всяком случае, не в качестве одуревшего от любви поклонника. Но символичным казалось, как смещаются в этом кругу привязанность и преданность (следом за Ивлином Во к ногам Дианы пал Роберт Байрон, и Во, тоже раздираемый ревностью, попрекал Диану тем, что она-де предпочитает ему Роберта). Столько лет Нэнси потратила на поиски друзей, с кем легче сносить бремя родительского гнета и безответной любви, и в мгновение ока они поместили в средоточие своей жизни Диану… Так впервые резко изменился характер отношений между двумя сестрами, белой и черной королевой, которые господствовали над остальными. Власть любой из них стала бы абсолютной, если бы не было другой сестры.
Часть II
Что за человек
Ваш капитан Джек?
Знаю одно:
Его сердце черно.
Из романа Нэнси Митфорд «Чепчики в воздух»
1
7 июля 1932 года Диана устроила в Лондоне бал в честь Юнити, которой вот-вот должно было исполниться 18 лет. Несколькими месяцами ранее Гиннессы переехали на Чейн-уок, в дом номер 96, где когда-то жил Уистлер. Великолепный особняк на берегу реки мог вместить 300 гостей в гигантском бальном зале. Среди гостей присутствовал и сэр Освальд Мосли — он же был тайной причиной, по которой Диана затеяла это празднество.
«Ты была прекрасна, будто верховная богиня, — писала Диане другая светская дама, Эмеральд Кунард. — Свежа и словно в каплях росы Олимпа». Роберт Байрон вторил: «Лучший праздник, даже среди твоих. Меня словно воскресили из мертвых». Много лет спустя художник Осберт Ланкастер
‹1›, тоже побывавший на этом вечере, высказал несколько иное мнение. Он приехал на бал вместе с Джеймсом Лиз-Милном. В то время в суде слушалось знаменитое дело об убийстве: Элвира Барни, молодая женщина из общества, обвинялась в том, что застрелила своего любовника в Кенсингтон-мьюз, но благодаря усилиям чрезвычайно дорогого адвоката была оправдана. «В экономике продолжался кризис, — вспоминал Ланкастер, — что тоже не улучшало отношения к высшим классам. Толпа, собравшаяся возле особняка, была настроена злобно. Они все поминали нам эту миссис Барни».
Не только во время представления дебютанток ко двору народ выстраивался вдоль Молла — любые светские мероприятия привлекали зевак, желавших посмотреть, как будут съезжаться гости (или, как в этом случае, застать момент, когда Огастаса Джона, вусмерть напившегося, вынесут из особняка на Чейн-уок двое лакеев). Замечание Ланкастера о настрое толпы существенно: контраст между такими богачами, как Гиннессы, и обычными лондонцами в пору Великой депрессии достиг опасной крайности (примерно как сейчас). Диана, можно сказать, дала себе труд выйти замуж — и только. Богатство проявлялось более сдержанно: тогда не отапливали пустующие усадьбы и не арендовали под детский праздник остров Неккер, но все же бесконечное самоуслаждение граничило с вульгарностью. Обожавший Диану муж, боготворившие ее друзья, статьи в «Татлер» и «Байстендер», умилявшиеся каждому ее чиху (новой прическе, манере надевать брюки для работы в саду), приглашение сыграть Пердиту в новой постановке «Зимней сказки» у Кокрена (решительный отказ: это было не в ее вкусе)… С какой легкостью она повергла мир к своим стопам — а ей едва исполнилось двадцать два года. Лето на Средиземноморье, прекрасная картина Стэнли Спенсера, подаренная Брайаном после рождения Джонатана, обюссонские ковры в детской («малышам полезно смотреть на что-то красивое, пока они тут ползают»), отдельные ванные комнаты у супругов (ее свекор считал это неотъемлемой принадлежностью цивилизованной жизни в ту пору, когда подавляющее большинство англичан довольствовалось жестяным корытом и уборной во дворе), беседка в Биддсдене с мозаикой Бориса Анрепа, сама Диана среди прочих персонажей в роли Эрато… Единственный монстр в этом мире чудесных снов — огромный волкодав Пилигрим, которого она кормила с рук сырым мясом.
Но первые «голодные походы» пробудили в Диане интерес к политике, столь же глубокий, как у Джессики, хотя она меньше по этому поводу шумела. Спустя много лет в рецензии на историю рабочего движения Диана с живым состраданием вспомнит «ужасную дефляцию 1926 года, при Болдуине, шахтеров, которых голод принудил сдаться, когда Всеобщая стачка закончилась ничем… сокрушающую бедность, кошмар безработицы, чудовищные условия той эпохи». И она точно знала, на кого возложить вину за послевоенные страдания: «Тори были у власти и ничего не предпринимали». Деборе она потом писала, что с шестнадцати лет сделалась «решительным противником» тори. Но и лидер лейбористов Рэмси Макдональд ей не приглянулся: глава Национального правительства (1931–1935), призванного вывести страну из тупика, «фактически был тори». С юности Диана определила свою партийную ориентацию (голосовала она единственный раз за всю жизнь) как «либерал в духе Ллойд-Джорджа». Со временем Ллойд-Джордж выскажется в защиту Освальда Мосли и против войны с Германией, чем еще более заслужит расположение Дианы, — однако до того он постарается урезать власть палаты пэров, той самой, от которой зависел статус Митфордов. Это один из парадоксов ее жизни, как и пожизненная антипатия к партии богатых — пусть сама она едва поспевала переезжать из одного прекрасного особняка в другой, а через ее руки так легко скользили несметные богатства. Но Диана не была «социалисткой с шампанским» — эта порода тоже удостаивалась от нее лишь презрения. Скорее Диана родилась радикалкой, и родилась не вовремя.
«В 1932 году мы все, у кого была хоть капля мозгов, задумывались о политике, — писала она впоследствии. — Мы были уверены, что поколение родителей развязало войну и что с помощью ума и воли ужасные последствия войны удастся преодолеть и мир изменится». Ах эта вера в перемены! Она столь соблазнительна, особенно для юных. И столь безответственна, ведь, как правило, происходят совсем не те перемены, о каких мечтали.
