Достойный ответ на фоне настойчивых требований воздать Юнити по заслугам. Но если бы она не изувечила себя, если бы не полюбила вместо Гитлера козу, удалось бы Моррисону соблюсти заявленный принцип? В начале войны Нэнси писала Деборе, что все вокруг интересуются, когда будут интернированы их родители. Типично для Нэнси, уверенной в своей правоте и подначивающей родных, хотя лорду Лондондерри, былому стороннику англо-германской дружбы, пришлось публично отрицать известие о своем аресте. Почти комично выглядят эти вчерашние умиротворители, которые носились теперь в смятении, спеша засвидетельствовать свой патриотизм. Но только не Сидни. Напротив. В октябре 1939-го она писала своему члену парламента, выражая возмущение нападками на Гитлера. «В прошлую войну она бы оказалась в тюрьме», — писала Нэнси Джессике. В данном случае сестер объединяли левые убеждения. В том же письме Нэнси утверждает, что другой фашист в их семье, Освальд Мосли, продолжает свою деятельность без помех.
С типичной митфордианской склонностью смешивать личные отношения и политику Нэнси, и так-то недолюбливавшая Мосли, теперь и вовсе записала его во враги. Не только из-за войны, хотя война удачно оправдывала любую вражду. Также Нэнси раздражала, но и смутно радовала внезапная близость между Сидни и Дианой (с этого момента между ними воцарятся взаимная привязанность и верность). Нэнси оказалась вне этого малого союза, ее отношения с матерью лучше не стали, и с Дианой после публикации «Чепчиков» примириться не удалось. Прежде она бы роптала, но война в каком-то смысле избавила ее от уз старых, надоевших семейных связей. Бунт против матери и ревность к Диане можно было обосновать тем, что обе они приверженки Гитлера. Нэнси лихорадило после бессонных ночей в медпункте, где она писала «Пирог с голубями»; разум ее преисполнялся радостной ярости против каждого, кто не был полностью и безусловно противником немцев. Собственного мужа в этот список Нэнси не включала: он сразу вступил в валлийское ополчение. Другое дело супруг Дианы, и об этом были вполне осведомлены власти.
Сэр Освальд Квислинг, как его теперь именовала Нэнси, все еще занимался обычными своими делами, но ему недолго оставалось пребывать на свободе. Британский союз от начала войны до мая 1940-го трижды участвовал в дополнительных выборах и почти не набирал голосов (партия Мосли надела «голубую ленточку лишившихся залога», ехидничала «Таймс»). Их время прошло — старый штаб в Челси подвергался нападениям, как и сам Мосли, — но вождь все еще не желал смириться с поражением. «Меня спрашивают, почему я не отказался от любой политической деятельности в грозный для нашей отчизны час, — писал он в мае, когда немцы продвигались к Парижу, а его соотечественники отступали к Дюнкерку. — Ответ прост: я изо всех сил стараюсь обеспечить наш народ альтернативой нынешнему правительству на тот случай, если народ пожелает заключить мир, сохранив Британскую империю и человеческие жизни». В тот самый момент, когда эта прокламация была опубликована в журнале БС, правительство собиралось усилить положение «Об обороне» с чрезвычайно широким спектром мер. По этому закону (статья 18В) правительство могло отправить в тюрьму «любое лицо, если сочтет это необходимым».
Естественно, Особая служба присматривалась к БС с самого начала войны, если не раньше. Выяснился ключевой факт: Мосли, чье имя не упоминалось в документах, был причастен к соглашению о радиовещании с помощью германской станции. Скорее всего, это было коммерческое предприятие, но выглядело крайне подозрительно и стало тем более подозрительно, когда известный член БС Уильям Джойс начал пропагандистское вещание на немецком радио под прозвищем Лорда Хо-Хо. В «Пироге с голубями», романе о «странной войне», Нэнси от души посмеялась над всем этим. Ее персонаж сэр Айвор Кинг, популярный старый певец, похищенный нацистами, вынужден вести передачи по их приказу («Доброй ночи, дорогие, — сказал старый Кинг. — Держите чушки на макушке. Кстати, где же наш „Арк Ройял“?») Власти, однако, взирали на деятельность Мосли без юмора. Наконец Особая служба доложила, что БС «не просто партия, агитирующая против войны и против правительства, но движение, ставящее себе целью всеми мерами помогать врагу».
Справедливо ли это обвинение? Или оно строилось на разрозненных косвенных уликах, которые лишь выглядели неопровержимыми? Мосли высказывался в пользу мирных переговоров. Задним числом, после того как мы видели снимки Освенцима, сама идея замирения кажется отвратительной. Однако в тот момент еще не все было однозначно. Гитлер несколько раз с октября 1939-го до июля 1940-го предлагал мир. Может быть, предлагал лицемерно. И все же он почему-то остановил продвижение своих войск по Франции, тем самым облегчив эвакуацию из Дюнкерка. В мае 1940-го даже Черчилль — к тому моменту премьер-министр — обсуждал с военным кабинетом возможность заключить мир (но эта дверь вскоре захлопнулась). Тем временем в поддержку мира выступали и такие известные люди, как Р. О. Батлер
[23], позднее подружившийся с Сидни, и старые подозреваемые вроде Ллойд-Джорджа, который восхищался Гитлером не меньше, чем им восхищался Мосли, и сравнивал независимость Польши с попыткой вручить обезьяне карманные часы. Вплоть до 1942 года оставались ратовавшие за выход из схватки: пусть, мол, нацисты и коммунисты сами друг с другом разбираются
‹9›.
Итак, желание Мосли примириться с Германией не столь уж экзотично. И в мае 1940-го, пока он все еще отстаивал мир, он заявлял: «Пусть нынешнее правительство и прогнило и его политика нам омерзела, мы присоединимся к общему усилию единой нации и будем биться, пока последний чужак не будет изгнан с нашей земли». Многие члены БС даже вступили в армию, и одного из них арестуют потом на глазах у солдат во время парада. (А Эсмонда Ромилли родная мать клеймила как труса за побег в Америку: «Если ты по собственным убеждениям решил не возвращаться домой, мне больше нечего сказать, но если это Декка удерживает тебя вдали от родины в час тяжелейшего испытания, вспомни слова дяди Уинстона…») Мосли и сам попытался вернуться в свой старый полк. Он никогда не возражал против участия в войне — он возражал против самой войны, и в этом был не одинок. Трудно понять, как его напрямую обвиняли в недостатке патриотизма. С тем же успехом можно было обвинить Сидни Ридсдейл и интернировать ее тоже. Проблема, конечно, состояла не в том, что говорил Мосли, а в том, кем он был. Мосли утверждал, что БС — дисциплинированная дружина, которая подчинялась приказам полиции и никогда не была инициатором насилия, и это правда, если допустить, что любые проявления агрессии происходили вопреки официальным приказам Мосли. Тем не менее само существование этого союза было провокацией, вызовом демократии, и ничто так не разжигало конфликты, как риторика Мосли. Так что теперь его движение, пусть не вполне точно, зато вполне понятно приравнивалось к нацизму.
Однако можно ли задержать человека по статье 18В лишь потому, что он сэр Освальд Мосли? Угроза вторжения явно побуждала принять такое решение. Не станет ли он диктатором, марионеткой Гитлера, эдаким Квислингом в Уайтхолле? Может быть, он уже работает на них? Ирэн Рейвенс-дейл вызвали в министерство внутренних дел и спросили, располагает ли она доказательствами того, что Мосли состоит в пятой колонне. Двумя годами ранее, пока она не узнала о его тайном браке с Дианой, Ирэн сделала бы ради него все, но теперь личная обида взяла верх. После смерти первой жены Мосли в 1933-м Ирэн посвятила ему свою жизнь, она воспитывала троих осиротевших племянников и даже платила долю Мосли за поддержание семейного дома в Сейвхее, в Букингемшире, а он тем временем выбрасывал деньги на БС. Он выставил ее дурой, и она охотно это позволяла — но тем хуже. Так что стоило Ирэн услышать этот вопрос в министерстве внутренних дел, и она ответила, смертельно точно выбирая слова. Нет, доказательств у нее нет. Но если бы Мосли уверовал, что какой-то вариант национал-социализма в союзе с гитлеровским режимом будет Британии на пользу, он «мог бы пойти на все, особенно если бы разъярился и счел, что мы все испортили». «Он [ее собеседник] сказал, что я дала ему все необходимое», — записала Ирэн в дневнике.
