Нэнси в самом деле порой шипела и плевалась ядом, словно внутри нее свернулась клубком змея. «Моя мать говорила, что Нэнси втыкает в людей ножи»
‹8›, — вспоминала Диана (выражение в духе Сидни; хотя если желчь Нэнси вызвана недостатком любви, то отчасти ответственность за это несет ее мать). Джеймс Лиз-Милн писал, что ее реплики содержали «маленькие и острые, почти нескрываемые шипы». Подчас можно было только диву даваться. Когда в 1946-м у Деборы после перелета случился выкидыш, Нэнси писала Диане: «Перелеты почти всегда этим заканчиваются, пора бы это знать, но, может, она того и добивалась». Даже в Диану, свою на тот момент самую любимую сестру, Нэнси вонзала ядовитые иглы. В 1947-м она осведомлялась, пройдет ли свадебная процессия будущей королевы Елизаветы, в ту пору еще принцессы, мимо ее дома или «там будет остановка 18В». Действительно, забавная шутка. Вот только недобрая.
И все же Нэнси бывала и доброй, и великодушной, и прощающей. Из всех сестер в ней «больше всего тепла», говорил Бетжемен, а с его суждением надо считаться. Она была очень добра к детям Дианы и Деборы. Сын Дианы, умный и проницательный Александр, запомнил ее как «замечательную тетю… замечательного в общении человека»
‹9›. И к Палевски: «Я знаю, говорить это запрещено, и все же я тебя люблю». Она являла такую способность любить, на какую мало кто из мужчин мог бы ответить равным чувством. Дебора говорила о «величайшей отваге»
‹10› сестры: она сумела сублимировать чувства, позволить романтическим грезам расцвести в воображении и в то же время вполне рационально искать самый прямой путь к счастью. Ее внезапные выплески желчи были побочным продуктом, а не главным свойством. Хотя Диана полагала, что это самое глубинное качество Нэнси, прикрытое слоями millefeuilles
[33] изысканности. «Разумеется, — писала она Деборе, — мы понимаем, что это последствия ее несчастливой жизни, и я вовсе не виню…»
‹11› Дебору эта тема не так сильно волновала, но в целом и она признавала внутреннюю пустоту старшей сестры. После смерти Нэнси она с горечью и гневом писала: «Думаю, у нее была СКВЕРНАЯ жизнь… Конечно, она добилась успеха в литературе, но что это по сравнению с такими вещами, как настоящий муж, возлюбленный и дети»
‹12›.
Трудно сказать, сильно ли страдала сама Нэнси от того, что лишилась «женской» судьбы. Она была очень закрытой. И даже слова Полковнику о своей страсти отчасти были отвлекающим маневром. Поскольку в то время сестрам доверялось далеко не все — они знали о существовании Палевски, но не о подлинной, сложной сути их отношений, — они не могли и судить о чувствах Нэнси. Разумеется, со стороны это выглядело печально, но любовные романы других людей часто именно так и выглядят со стороны. Женщина сорока с лишним лет бессмысленно страдает по мужчине, который отводит ей небольшую щелочку между генералом де Голлем и всякой сочной грушей, разрешавшей себя пощупать? Как грустно, как глупо и как жалко! Но ведь это не вся правда. Нэнси в самом деле прошла через мучения недооцененной любви, но считала себя в выигрыше: Палевски доставлял ей несравненную радость и на свой лад любил. Он наслаждался общением с ней — нелегко было отыскать равную ей в этом смысле. Что же касается бездетности, мысли Нэнси на сей счет не были последовательными. Тут были и невыразимая боль, и огромное облегчение. Но очевидно, что привыкнуть и смириться она так и не смогла, и грубая шутка насчет очередного выкидыша Деборы свидетельствует о ее собственной незажившей ране. Ивлину Во она писала: «Не стоит колоть мне глаза бездетностью, это идея Бога, а не моя»
‹13›. Однако из этого не следует, что жизнь, которую она себе построила, была всего лишь компенсацией; женщины с детьми порой склонны так думать, но они не всегда правы.
Возможно, сестры не осознавали принципиального отличия Нэнси: она была творческим человеком, писателем, то есть наиболее интенсивно жила в своей голове. «Н. целиком прожила свою жизнь в мире грез», — напишет потом Дебора Диане так, словно это довольно-таки печально. Однако плоды воображения Нэнси были для нее реальны — вот чего сестры не могли постичь. История любви Фабриса де Советер и Линды Рэдлет трогательна и сама по себе, и тем, как радикально отличается от своего прототипа. Нэнси, быть может, и печалилась об этом, и все же писательнице Фабрис и Линда доставили то удовлетворение, на которое невозможно рассчитывать в реальной жизни. Вероятно, она говорила правду, когда утверждала, что вполне счастлива, пусть со стороны это и казалось невозможным, но такова была сила иллюзии, которой Нэнси владела. Такова была воля к радости, и напрасно Диана не верила. Послевоенная переписка с Ивлином Во весьма показательна: трудно сказать, кто из них остроумнее, и все же Ивлин достигает сюрреалистических высот суховатого, депрессивного, насмешливого юмора, в то время как Нэнси мечет стрелы с такой воздушной легкостью и веселостью, которую невозможно подделать.
И с ее двумя изысканными романами дело обстоит точно так же. Хотя они с полной ясностью отражают мир, это уже не сатира, как первые четыре книги (в меньшей степени «Пирог с голубями»). По своему складу Нэнси не социальный критик, она ближе к Бенсону, чем к Ивлину Во, и в этих двух шедеврах оценка отсутствует полностью. Она не судит ни Боя Дагдейла, который относится к сексу примерно как к оригами, ни гомосексуала Седрика Хемптона, который не упустит свой шанс. Эти книги пронизаны радостным принятием, прямо-таки искрящимся восторгом от жизни. Это позитивные книги, несмотря на отдельные трагические повороты сюжета. Некоторые вещи писатель не в силах утаить: «Чепчики в воздух» выдают разочарование супружеством, — и мы видим, что в пору зрелости Нэнси обычно не чувствовала себя несчастной. «София находила жизнь довольно увлекательной», вот именно. Да, Нэнси мечтала о совместном блаженстве с Гастоном Палевски, но не в той форме, какую могли бы вообразить себе ее сестры. А вот Фанни, глядящая на жизнь глазами своей создательницы, в романе «В поисках любви» сравнивает счастливую семейную жизнь с «бесконечными булавочными уколами»: няни, дети, шум, скука, быт, капризы мужа. «Это непременные элементы брака, хлеб жизни из муки грубого помола — обыденный, простой, но питательный. Линда питалась манной небесной, но на такой диете долго не проживешь».
И не странно ли слышать от Дианы, что Нэнси была обделена? Разве — как и в случае Дианы и Джессики — сестры так уж сильно друг от друга отличались? «Я жертвую всем — семьей, друзьями, родиной», — крикнула Нэнси Палевски, на что он ответил взрывом смеха. И это чистая правда. Это следует сказать о Диане, и тут уж особо не посмеешься. Брак с Мосли навлек на нее осуждение общества, тюрьму, мучительную необходимость терпеть его интрижки, которые возобновились в 1950-е годы, — и вот это уже омерзительно. (С другой стороны, доказывает, что даже тогда Мосли покорял женщин.) Сыновья Дианы — бесценное сокровище, но за младших, особенно за Александра, пришлось биться с мужем, и это единственное, в чем она отказывалась ему покориться. Так была ли достаточной наградой за все, что Диана отдавала мужу, его любовь — глубокая, но и глубоко эгоистичная? Не проходят ли ее мучительные мигрени по тому же разряду, что внезапные вспышки злобы у Нэнси — неизбежные разрывы в ткани иллюзий? Не то чтобы иллюзия — непременно зло, но ее не всегда удается удержать. И Диана и Нэнси предпочитали жить именно так: ум отдельно, а сердце отдельно. И как раз из-за этого фундаментального сходства так явно выпирают различия: Диана всегда была верной, редко поддавалась злобе и при любых обстоятельствах себя контролировала.
