– Папа, – прошептала она.
Он отстранился, очень осторожно, но решительно, и указал рукой на кушетку:
– Садись.
Рейчел покачала головой, готовясь к тому, что сейчас на нее обрушится очередная порция дерьма.
– Я постою.
– Тогда давай выпьем.
Он подошел к барной тележке и стал готовить напитки для всех троих.
– Когда она, твоя мать, умерла, мы были в Европе. Я в тот год проводил каникулы во Франции и узнал о ее смерти лишь спустя несколько лет. У нас не было общих друзей, которые могли бы сообщить мне об этом. Я очень сочувствую твоей потере.
Он посмотрел ей прямо в глаза, и сила его чувства встряхнула ее, как удар кулака.
Почему-то ей пришел в голову только один вопрос:
– Как вы познакомились?
Он объяснил, что встретил ее мать летом 1976 года в поезде, возвращаясь из Балтимора с похорон собственной матери. Элизабет только что получила докторскую степень в Университете Джонса Хопкинса и направлялась на восток, в колледж Маунт-Холиок, чтобы приступить там, впервые в жизни, к преподаванию. Джереми уже третий год работал на полставки адъюнкт-профессором в колледже Бакли, в пятнадцати милях севернее. Через неделю они встретились, а спустя месяц стали жить вместе.
Он подал Рейчел и Морин бокалы с виски и поднял свой. Все выпили.
– Твоя мать начала работать в краях, где господствовали очень либеральные взгляды, в очень либеральное десятилетие, и сожительство без брака считалось там допустимым. А тем более – беременность вне брака; некоторые даже восхищались этими случаями, презирая установленные нормы и правила. Но если бы она забеременела от случайного знакомого, это выглядело бы безвкусным и жалким, и в глазах людей она стала бы неразумной жертвой, неспособной возвыситься над обывательщиной. По крайней мере, так считала она сама и боялась этого.
Рейчел заметила, что Морин, выпившая уже полбокала, внимательно следит за ней.
После этого Джереми начал говорить сбивчиво и многословно.
– Но понимаешь… одно дело… мм… притворяться перед обществом, перед коллегами и так далее, и совсем другое – дома… Ну, то есть, не надо быть профессором математики, чтобы рассчитать… Одним словом, я понял, что твоя мать уже на третьем месяце.
«Вот. Он сказал это, – подумала Рейчел, сделав большой глоток, – но я как бы не слышу. Я понимаю, что он говорит, но не слышу этого. Не могу. Просто не могу».
– Я охотно и даже с удовольствием ломал бы комедию повсюду, но не мог притворяться дома, в нашей кухне, спальне. Постоянно жить во лжи было невозможно. Эта ложь отравляла все.
Рейчел чувствовала, что ее губы шевелятся, но не могла произнести ни слова. Воздух в комнате был сильно разрежен, стены постепенно сдвигались.
– Я сделал анализ крови, – сказал Джереми.
– Анализ крови, – медленно повторила Рейчел.
Он кивнул:
– Да, определение группы крови. Анализ не мог бы доказать отцовства, но опровергнуть его мог. У тебя ведь третья группа, да?
Рейчел впала в оцепенение, будто в спинномозговой канал впрыснули новокаин. Она кивнула.
– А у Элизабет была вторая. – Он опустошил свой бокал и поставил его на край стола. – У меня тоже вторая.
Морин пододвинула Рейчел кресло, и та опустилась в него. Джереми продолжил:
– Понимаешь? У твоей матери была вторая группа, и у меня вторая, а у тебя третья. Значит…
Рейчел взмахнула рукой:
– Значит, ты никак не можешь быть моим отцом. – Она допила виски. – Понимаю.
Только сейчас она заметила фотографии, расставленные на письменном столе, полках, пристенных столиках. Везде были дети Джереми и Морин, Тео и Шарлотта, в разное время жизни: вот они в младенчестве, вот они только начали ходить, и дальше – на пляже, на днях рождения, в день окончания школы. Памятные и другие мгновения, о которых могли бы забыть, если бы не фотографии, отражавшие всю жизнь, от рождения до поступления в колледж. Последние семьдесят два часа Рейчел думала, что они – ее брат и сестра. Теперь же оказалось, что это просто чьи-то дети. А она опять стала единственным ребенком.
Она поймала на себе взгляд Морин и ответила ей кривой улыбкой:
– Да, этого вы не могли сказать мне по телефону. Я понимаю.
Она встала. Морин тоже поднялась с кресла, а Джереми сделал два быстрых шага в ее сторону. Наверное, они боялись, что Рейчел потеряет сознание.
– Я в порядке. – Рейчел обнаружила, что рассеянно смотрит на потолок, и стало ясно, что он медный: кто бы мог подумать! – Просто мне… – она попыталась подобрать точное слово, – грустно? Да, грустно, – кивнула она, отвечая самой себе. – И потом, понимаете, я устала. Такие долгие поиски… Лучше я поеду.
– Нет, – сказал Джереми, – нет-нет-нет.
– Пожалуйста, не уезжай, – поддержала его Морин. – Мы приготовили гостевую комнату. Будь сегодня нашим гостем. Отдохни. Останься, Рейчел. Пожалуйста.
Она уснула, хотя не думала, что это возможно после испытанного унижения. Унижения от того, что они так жалели ее. Избегали этого разговора столько лет, не желая, чтобы она стала тем, кем стала – сиротой. Закрыв глаза, она слышала, как вдали тарахтит трактор, и это тарахтение доносилось до нее сквозь сон, который она потом не смогла вспомнить. Открыв глаза полтора часа спустя, Рейчел почувствовала себя еще более уставшей. Она подошла к окну, раздвинула тяжелые шторы и увидела задний двор Джеймсов вместе с примыкавшим к нему садиком: разбросанные игрушки, невысокая горка из пластика, розовая с черным детская коляска. За садиком виднелся небольшой навес со светлой шиферной крышей, а за ним – вспаханное поле. На поле стоял, с заглушенным мотором, трактор, который она слышала.
Рейчел думала, что чувство одиночества ей знакомо, но оказалось, что до сих пор она его не знала. Она питала иллюзию, что вокруг нее есть люди, верила в ложного бога, мифического отца. С трехлетнего возраста она всячески убеждала себя, что, встретив его снова, она почувствует себя по крайней мере полноценным человеком. А теперь, после встречи, оказалось, что он так же далек от нее, как этот трактор.
Она спустилась по лестнице. Морин и Джереми ждали ее в маленькой гостиной. Рейчел остановилась в дверях и опять заметила жалость в их глазах. Она чувствовала себя попрошайкой, которая ходит всю жизнь от двери к двери и просит незнакомых людей накормить ее духовной пищей. Заполнить пустоту в ней.
«Я бездонный сосуд. Наполните меня».
Она встретила взгляд Джереми и вдруг подумала, что, может быть, он испытывает не жалость, а стыд за себя.
– Я поняла, что мы не кровные родственники, – сказала она.
– Рейчел, – отозвалась Морин, – заходи.
– И поэтому ты подумал, что можешь уйти, оставить меня?
