Он внимательно и недоверчиво посмотрел на нее, но уже темнело, а мини-вэн мешал проехать другим автомобилям, и те загудели – сначала один, затем другой. Уотермен дал ей визитную карточку – «Кеннис кабинетс»
[3] – и сказал, что можно звонить в любое время. Поблагодарив его, Рейчел вылезла из мини-вэна. Когда машина отъехала, стало понятно, что она даже не красного цвета, а бронзового.
Следующий семестр в университете Рейчел пропустила. Из дома она выходила очень редко – ездила только в Трайбеку к своему психиатру по имени Константин Пропкоп. Родные и друзья упорно называли его Конни. Больше он не рассказывал о себе ничего. Конни усматривал проблему в том, что Рейчел пытается возложить на себя вину в национальной трагедии, не желая признавать всей глубины собственной травмы.
– В моей жизни нет ничего трагического, – возражала Рейчел. – Конечно, бывали огорчения. А у кого их не бывает? Но обо мне заботились, хорошо кормили, я жила в благополучном доме. Просто я веду себя как капризный ребенок.
Конни строго посмотрел на нее:
– Ваша мать лишила вас одного из неотъемлемых прав – права общения с отцом. Она стала по отношению к вам эмоциональным тираном, чтобы удержать вас при себе.
– Но она защищала меня.
– От чего?
– Хорошо, – поправилась Рейчел. – Она полагала, что защищает меня от меня самой, от того, что я могла сделать, узнав, кто мой отец.
– Вы думаете, это настоящая причина?
– А что еще?
Ей внезапно захотелось выпрыгнуть в окно, перед которым стоял Конни.
– Представьте себе: у кого-то есть то, чего вы очень хотите, более того, оно вам жизненно необходимо. Есть такое чувство, которого вы не будете испытывать по отношению к этому человеку? Есть то, чего вы ему никогда не сделаете?
– Только не говорите мне о ненависти. Я еще как ненавидела ее.
– Вы никогда не бросите этого человека, вот что вы не сделаете.
– Мама была самым независимым человеком из всех, кого я знаю.
– Возможно, она казалась такой, пока вы были рядом. А что случилось бы, если бы вы ушли? Если бы она почувствовала, что вы собираетесь бросить ее?
Рейчел понимала, к чему он клонит. В конце концов, она недаром была дочерью психолога.
– Конни, идите знаете куда? Бросьте это.
– Что?
– Это был несчастный случай.
– С женщиной, которая, по вашим словам, была сверхосторожной, сверхпредусмотрительной и сверхкомпетентной? И не употребляла ни алкоголя, ни наркотиков в день гибели? Вы хотите сказать, что она могла поехать среди бела дня на красный свет? А дорога была абсолютно сухой.
– Ну вот, выясняется, что я убила свою мать.
– Я имею в виду нечто прямо противоположное.
Рейчел схватила пальто и сумочку:
– Моя мать не хотела заниматься психологическим консультированием, чтобы не попасть в одну компанию с шарлатанами вроде вас. – Она бросила взгляд на его диплом на стене, презрительно фыркнула: – Ратгерс!
[4] – и вышла вон.
Ее следующий консультант, Тэсс Портер, отличалась более мягким подходом, а кабинет ее находился гораздо ближе к дому Рейчел. Тэсс сказала, что они попробуют найти истину, исследуя отношения Рейчел с матерью, а план работы предложит сама Рейчел – не психиатр. Рейчел прониклась доверием к ней. От Конни она все время ожидала подвоха и, в свою очередь, всегда была готова к отпору.
– Если бы вы нашли отца, что вы сказали бы ему? – спросила как-то Тэсс.
– Не знаю.
– Вы боитесь этой встречи?
– Да.
– Из-за него?
– Из-за него? – Рейчел задумалась. – Нет, меня смущает сама ситуация. Понимаете, я не знаю, с чего начать разговор. «Привет, папочка! Где, черт побери, ты пропадал всю мою жизнь?» Так, что ли?
Усмехнувшись, Тэсс сказала:
– Но когда я спросила, не его ли вы боитесь, ваше «нет» прозвучало не очень уверенно.
– Правда? – Рейчел задумчиво посмотрела на потолок. – Знаете, это как с моей матерью. Она иногда противоречила самой себе, говоря о нем.
– Как это?
– Обычно она отзывалась о нем довольно приторно: «Милый бедняга Джеймс» или «Мой дорогой, такой чувствительный Джеймс». И непременно закатывала глаза. Она всегда хотела казаться передовой и не могла открыто признать, что он не был настоящим мачо в ее глазах. Пару раз она говорила мне: «В тебе есть отцовская слабина, Рейчел». А я в этот момент думала: «Во мне есть материнская слабина, сука». – Она снова посмотрела на потолок. – «Ищи себя в его глазах».
– Что-что? – спросила Тэсс, подавшись вперед.
– Она сказала это мне, опять же пару раз. «Ищи себя в его глазах и расскажи мне о том, что ты найдешь».
– При каких обстоятельствах это говорилось?
– В подпитии.
Тэсс криво усмехнулась:
– А что она имела в виду, как думаете?
– В обоих случаях она злилась на меня. Это я помню. Я всегда понимала это так: если бы он увидел меня, тогда… – Рейчел покачала головой.
– Тогда что? – мягко спросила Тэсс. – Какой была бы его реакция?
Рэйчел понадобилась минута, чтобы успокоиться.
– Он был бы разочарован.
– Разочарован?
Рейчел выдержала ее взгляд.
– Испытал бы отторжение.
На улице потемнело, словно какая-то гигантская потусторонняя масса заслонила солнце и накрыла тенью весь город. Внезапно пошел дождь. Раскат грома был похож на грохот старого моста под колесами мощных грузовиков. Вдали раздался треск молнии.
– Почему вы улыбаетесь? – спросила Тэсс.
– А я улыбаюсь?
Тэсс кивнула.
– Я вспомнила кое-что еще из того, что говорила мать, особенно в такие дни, как этот. – Рейчел подобрала под себя ноги. – Что ей не хватает его запаха. Когда я спросила ее, чем же он пах, она закрыла глаза, понюхала воздух и ответила: «Молнией».
Глаза Тэсс чуть расширились.
– А в ваших воспоминаниях он тоже пах молнией?
Рейчел покачала головой:
– Нет, кофе. – Она стала следить за тем, как дождь бьет в оконное стекло. – Кофе и вельветовой тканью.
В конце весны 2002 года Рейчел справилась с тем первым приступом паники и агорафобии. Она снова пересеклась с парнем, который в прошлом семестре занимался вместе с ней в группе по изучению новых методов исследования. Его звали Патрик Мэннион, он был предельно тактичен и чуть полноват. При этом у него была досадная привычка щуриться, когда он что-нибудь плохо слышал. А это бывало часто из-за половинного снижения слуха на правом ухе – несчастный случай в детстве, во время катания на санках.
