Рейчел заставляла себя смотреть не на него, а в окно.
– Я влюбился в тебя, потому что понял: вот женщина, чье лицо я хотел бы видеть в свой смертный час. Ты влюбляешься, и это чувство все время усиливается, растет в тебе. Если тебе повезет, эта женщина тоже влюбится в тебя, и возврата к прежней жизни не будет, ведь если бы все было хорошо, ты бы вообще не стал влюбляться. Но я влюбился безвозвратно. Мы как раз начали проворачивать эту аферу. В тот день, когда я увидел тебя в баре, я подготовил все документы по шахте, и мы с Калебом договорились где-нибудь отметить это событие. Но я увидел тебя и послал ему эсэмэску: мол, у меня что-то с желудком из-за тунца, съеденного за ланчем. Калебу пришлось обедать в одиночестве. А я, глядя на тебя, вспоминал, как пытался отыскать твоего отца, а потом постоянно смотрел твои репортажи в новостях. И гадал, что за счастливчик провожает тебя домой. Тут к тебе привязался этот пьяный, и я пришел на выручку. Но ирония состоит в том, что ты сочла это розыгрышем. Я был восхищен и даже на миг поверил в божественное провидение. Ты ушла, а я побежал искать тебя. – Он посмотрел прямо ей в глаза. – И нашел. А потом мы гуляли, было затмение и наш любимый бар.
– Ты помнишь, какая музыка играла, когда мы вошли?
– Том Уэйтс.
– А песня?
– «Long Way Home».
– Лучше бы они поставили «Sixteen Shells from a Thirty-Ought-Six».
[52]
– Не ехидничай. – Он поерзал на сиденье и поудобнее взялся за руль. – Конечно, тебе могут не нравиться мои методы и то, что я живу за счет крупных афер. Ты можешь разлюбить меня. Но я не могу разлюбить тебя, просто не представляю, как это возможно.
На какую-то секунду Рейчел почти купилась на это, но потом вспомнила, что он – актер, мошенник, аферист, профессиональный обманщик.
– Когда люди влюблены, они не портят друг другу жизнь.
– Еще как портят, – усмехнулся он. – Ведь в чем тут суть: жил-был один человек, и вдруг их стало двое, и жизнь делается гораздо более беспорядочной, неудобной, опасной. Хочешь извинений за то, что я разрушил твою прежнюю жизнь? Хорошо, прости меня. Но что я разрушил? Твоя мать умерла, отца ты не знала, друзья были случайными, ты сиднем сидела в четырех стенах. Так что это была за жизнь, Рейчел?
«Действительно, что за жизнь?» – думала она, когда они въезжали в Вунсокет на закате.
Это был полуживой прокопченный заводской поселок с отдельными облагороженными кварталами, которые не меняли общей картины запустения. Вдоль центральной улицы тянулись магазины с пустыми витринами. Позади них возвышались заводские здания с расколотыми или выбитыми оконными стеклами. Кирпичные стены были богато украшены граффити, земля пыталась разрушить нижние этажи, образуя трещины в фундаменте. Это отступление американской промышленности на всех фронтах, переход от производства нужных и полезных товаров к потреблению вещей сомнительной ценности начался еще до рождения Рейчел. Она выросла, когда в памяти других людей уже умер миф об «американской мечте» – видимо, настолько несостоятельный, что он был обречен с самого начала. Если и существовало какое-нибудь соглашение между государством и его гражданами, оно давно кануло в прошлое – исключая разве что «общественный договор» Гоббса, который действовал еще тогда, когда наши предки впервые выбрались из пещер в поисках пищи и придерживались принципа: «Я хватаю, что могу, а ты как знаешь».
Проехав по крутым и темным улочкам, они спустились к реке: там, чуть в стороне от поселка, стояли четыре длинных четырехэтажных здания бывшей фабрики. В каждом из них не меньше сотни окон выходило на улицу, столько же глядело на реку. Окна в центре зданий были вдвое больше остальных. Брайан объехал весь комплекс, и стали видны два крытых надземных перехода между четвертыми этажами: в плане весь массив выглядел как двойная буква «Н».
– Это и есть твое надежное убежище?
– Нет, это заброшенная фабрика.
– А где же убежище?
– Неподалеку.
Они катили мимо разбитых окон и зарослей сорняков высотой с автомобиль. Под колесами шуршали песок, гравий и осколки стекла.
Брайан достал телефон и отправил кому-то сообщение. Через несколько секунд пришел ответ. Он положил телефон в карман и еще два раза объехал вокруг фабрики, затем выключил фары и поднялся на небольшой холм в сторону от реки: судя по звуку, в этом месте ее перегораживала дамба. На вершине холма стоял, наполовину скрытый засыхающими деревьями, двухэтажный кирпичный домик с черной мансардной крышей. Брайан остановил машину, но двигатель выключать не стал. Некоторое время они сидели и наблюдали за домом.
– Бывший дом ночного сторожа. Когда в семидесятых фабрика испустила дух, земля перешла к городу, но была, по всей вероятности, основательно отравлена. На проверку тратиться никто не хотел, и дом продали нам за гроши. – Он поерзал на сиденье. – Но у него прочный каркас, а из окон открывается прекрасный обзор. Невозможно подобраться незамеченным.
– Кому ты посылал эсэмэску? – спросила она.
– Хайе. – Брайан кивнул в сторону дома. – Она там, вместе с Аннабель. Я предупредил, что мы подъезжаем.
– Так что же мы не заходим?
– Подожди, сейчас зайдем.
– А чего ждать?
– Того момента, когда нетерпение победит во мне страх. – Он посмотрел на дом. Где-то в глубине его зажегся огонек. – Если бы все было нормально, Хайя ответила бы: «Все в порядке. Заходите».
– И что?
– Она отправила только первую половину.
– Наверное, напугана. И опять же, трудности с языком.
Брайан задумчиво хмыкнул.
– Нельзя рассказывать ей о Калебе.
– Но мы должны!
– Если она будет думать, что Калеб где-то задержался и встретит нас через пару дней в Амстердаме, то станет вести себя спокойно. А если она расклеится? – Он повернулся и хотел взять Рейчел за руку, но она убрала ее. – Мы не можем сказать ей. Рейчел…
– Что такое?
– Если план провалится, они убьют всех, включая ребенка.
Она молча смотрела на Брайана в темноте салона.
– Нельзя давать Хайе основания для непредсказуемых действий. Расскажем ей все в Амстердаме.
Рейчел кивнула.
– Я хочу, чтобы ты подтвердила это на словах.
– Мы расскажем ей все в Амстердаме.
Брайан долго смотрел на нее, затем спросил:
– Пистолет у тебя?
– Угу.
Порывшись под сиденьем, он достал «глок» калибра девять миллиметров и положил за спину.
– Так у тебя все это время был пистолет! – поразилась она.
– Да ну тебя, Рейчел, – вздохнул он, – у меня их три.
