Если вкратце, то далее он расписал способы оживить Марс. Удар крупного астероида или кометы способен оставить такой горячий кратер, что он не остынет несколько сотен, а то и тысяч лет. В нем даже может образоваться жидкое озеро. А может случиться и «сдвиг оси», как выразился Уиллис, – когда ось, по которой вращается планета, смещается и полярные регионы заливает солнечный свет, а весь мир страдает от землетрясений и извержений вулканов. И опять же, на Марсе такого было больше, чем на Земле, потому что у него нет такой крупной, стабилизирующей вращение луны. Более того, пока наблюдения говорили им, что у большинства Марсов вообще не было лун, и два спутника Базового Марса, Фобос и Деймос, явно плененные когда-то астероиды, были необычны, а Базовый Марс, как выяснилось, сам оказался Джокером.
– И в этом мире, – сказал он, – на этом Джокере у нас заканчивается вулканическое лето. Внутри Марс все еще теплый. Большие вулканы Фарсиды время от времени извергаются. И если земные вулканы приводят к катастрофам, то здесь они изрыгают из себя целую атмосферу из диоксида углерода, метана и других субстанций, а облако пыли и пепла нагревает планету так сильно, что вода тает и в вечномерзлом грунте. На этом Марсе недавнее извержение нагрело воздух на сотни, тысячи, десятки тысяч лет вперед. Семена, проспавшие, может быть, миллионы лет, жадно прорастают, и марсианский эквивалент сине-зеленых водорослей приправляет вулканический суп кислородом. Те маленькие жучки эволюционировали, чтобы выжить и чтобы оказаться достаточно проворными, когда это будет нужно. То, как Марс становится зеленым всего за несколько тысяч лет, должно быть поразительным зрелищем. Это похоже на естественное терраформирование. А живые организмы вроде тех китов проживают свое время, пока им светит солнце. Но затем, рано или поздно, быстро или медленно, тепло будто утекает, и воздух становится более разреженным. И конец, вероятно, наступает очень быстро.
– И все снова превращается в пыльный котел, – кивнула Салли.
– Да. Ученые на Базовой выявили пять подобных эпизодов, пять летних периодов в далеком прошлом на нашей копии Марса. Первый произошел примерно через миллиард лет после образования планеты, последний – сто миллионов лет назад…
– И точно так же, – сказала она, – если мы будем дальше путешествовать по Долгому Марсу, то нам попадутся редкие островки жизни – такие редкие в последовательном пространстве, как эти эпизоды во времени на каком-нибудь из Марсов.
– Что-то вроде того. По крайней мере, в моей теории. И пока она выглядит довольно правдоподобно.
– Гляньте-ка сюда, – пробормотал Фрэнк. – Один крупный детеныш отделился от стаи.
Салли посмотрела вниз. Молодой кит, если его можно было так назвать, действительно отбился от группы, следовавшей за крупной матерью.
Затем словно из ниоткуда возникло новое существо и напало на заблудшего малыша. Салли мельком уловила огромные формы, покрытые гибкой броней, но гораздо более компактные, чем китовьи, – это были какие-то большие и голодные ракообразные с глазами на стебельках. И все стремглав мчались по пыльной поверхности либо совсем чуть-чуть погрузившись под нее.
Догнав китенка, они набросились на него. Тот задергался, пытаясь вырваться, разбрасывая во все стороны пыль.
– Мы это записываем, Фрэнк? – крикнул Уиллис.
– Конечно, – отозвался тот. – Каждый из этих раков-хищников большой, как грузовик. И посмотрите, как они двигаются: низко по поверхности либо под ней. Бьюсь об заклад, это они так приспособлены к малой гравитации. Хочешь спуститься, собрать образцы? Я бы этого не одобрил, кстати – все это выглядит слишком рискованно, а наши планеры достаточно хрупкие.
– Летим дальше, – объявил Уиллис. – Все-таки это не та форма жизни, что я ищу, пусть она разумна и ничего другого я больше не вижу. Так что в другой раз. Пора переходить в какой-нибудь безопасный мертвый мир и там переночевать. Начинаю отсчет: три, два…
Салли бросила последний беглый взгляд на то, что происходило на поверхности. Из дюжины ран в шкуре китенка сочилось нечто напоминающее кровь, фиолетовая в тусклом свете, – раки раздирали и рвали его на части.
В следующее мгновение они исчезли, уступив место мертвенной равнине, усеянной камнями, которые, может быть, не двигались с места несколько миллионов лет, отбрасывая бессмысленные тени при солнце, заходящем после очередного лишенного событий дня на очередном дремлющем Марсе.
Глава 21
Профессор Вотан Ульм, из Оксфордского университета, Запад-5, автор сверхуспешной, пусть и противоречивой книги «Ненастроенная золотая струна: Многомерная топология Долгой Земли», пришел на передачу новостного канала «Би-би-си Запад-7», чтобы ответить на вопросы о природе «слабых мест», загадочных коротких путей, о которых ходило столько слухов, что они не могли быть простыми легендами, что любили распространять путешественники. Причем их известность постепенно росла и ширилась.
– Насколько я понимаю, пройти через слабое место – это все равно что надеть семимильные сапоги, Вотан – я ведь могу вас так называть?
– Нет, не можете.
– Но смог бы, если бы понял, как вы проделываете эти семимильные прыжки.
– Слабые места на самом деле правильнее сравнивать с червоточинами. Это фиксированный проход между двумя точками. Как в фильме «Контакт». Помните такой?
– Это порно, где…
– Нет. Еще «Звездные врата», как насчет них? Или как в каких-то более современных произведениях… В общем, не важно. Зато здесь есть одна рабочая теория. Молодой человек, вы когда-нибудь слышали о диаграмме последовательности Мелланье?
– Нет.
– Чтобы правильно это изобразить, нужно изобрести n-мерную печать, но в целом можно сказать, что Долгая Земля представляет собой спутанный клубок. Или же, если вас от этого не стошнит, – огромный кишечник, в котором Базовая Земля – это точка где-то в районе аппендикса. Математически этот клубок может – я подчеркиваю, может – быть представлен в виде соленоида – особой математической структуры типа самопересекающейся нити, смеси линейного порядка и хаоса… У вас сейчас такой вид, как у обезьяны, которая увидела банан, застегнутый на молнию. Впрочем, это все не важно. Суть в том, что простая технология перехода позволяет двигаться «вверх» или «вниз» по кишкам, то есть вдоль цепи миров. Но Мелланье, еще до того, как слабые места стали набирать известность, выдвинул теорию о том, что должна быть какая-то возможность прорваться сразу в соседний виток. То есть вместо того, чтобы обходить его шаг за шагом. Эффективный короткий путь.
– Мелланье. Я его помню. Его где только не показывали в первые годы после Дня перехода. Он из Принстона, да?
– Да, верно. Он был во многом прав, но на самом деле коснулся теоретических вод только одним пальцем.
– Похоже, вы от него не в восторге, Вотан. Чем же ваш коллега-конкурент из Принстона вызвал такую ненависть?
– Да тем, что Клод Мелланье – обманщик, который воспользовался результатами исследований, проведенных мной и Уиллисом Линдси, перетасовал их, упростил и выдал за свои.
