Вопрос задан свысока и небрежно, словно миссис Банистер заранее знает, что её собеседник никак не может похвастаться столь поэтическим и, сверх того, благородным родством. Захваченный врасплох, Мандзони совершает первую ошибку: он не решается ни отстаивать своё право на честь, которой за ним вроде бы не признают, ни полностью от неё отказаться.
— Может быть, и происхожу, — говорит он неуверенным тоном. — Вполне возможно.
Ответ крайне неудачный, и мы все понимаем, что речь идёт просто об однофамильцах. Это придаёт миссис Банистер сил для дальнейшего наступления.
— Ну как же, — говорит она с ещё большим высокомерием. — Тут нет ни «может быть», ни «вполне возможно»! Если бы вы происходили от прославленного Мандзони, который принадлежал к древнему дворянскому роду в Турине и писал такие дивные стихи, — (которых она не читала, я в этом уверен), — вы бы это знали! Сомнения здесь неуместны!
— Ну что ж, будем считать, что я от него не происхожу, — говорит Мандзони.
— Тогда, — не унимается миссис Банистер, — вы не должны были давать нам повод предполагать обратное. — Здесь она позволяет себе усмехнуться. — Вы ведь знаете, — продолжает она, — я далека от снобизма. — (Мандзони в растерянности глядит на неё.) — Вы можете быть вполне приличным человеком и не происходить от Мандзони. Только не нужно хвастаться.
— Но я не хвастался! — восклицает Мандзони, возмущённый такой несправедливостью. — Эту тему подняли вы, а не я.
— Да, подняла её я, но своим двусмысленным ответом вы поддержали мою неуверенность, — говорит миссис Банистер с улыбкой, которая ухитряется быть насмешливой и кокетливой одновременно.
— Я сказал первое, что мне пришло в голову, — лепечет вконец смущённый Мандзони. — Я не придал значения вашему вопросу.
— Как, синьор Мандзони, — с деланным негодованием говорит миссис Банистер, — вы не придаёте значения тому, что я говорю? Почему тогда вы вообще разговариваете со мной?
Несчастный Мандзони, покраснев до ушей, пытается в своё оправдание что-то сказать, но ему не удаётся закончить ни одну из фраз, которые он начинает. Тут на помощь ему приходит Робби. Он наклоняется и говорит самым благодушным тоном, обращаясь к миссис Банистер:
— Поскольку вам хорошо известна биография Алессандро Мандзони, вы, конечно, знаете, мадам, что он родился в Милане, а не в Турине, как вы изволили сказать.
В этом заявлении есть, конечно, налёт педантизма, но оно тем не менее срабатывает: миссис Банистер прекращает свою атаку. Она размышляет. Перед ней довольно щекотливая проблема. После резкой отповеди, которую она дала осаждавшему её противнику, ей нужно остаться «во взаимодействии» с ним. Речь идёт о том, чтобы немножко его наказать и сделать более податливым, но вовсе не о том, чтобы его оттолкнуть.
Она поворачивается к нему и, выгнув с изяществом шею и произведя всем туловищем вращательное движение, благодаря которому её груди ещё больше выдаются вперёд и в то же время сближаются друг с другом, адресует Мандзони самую открытую из имеющихся в её арсенале улыбок, одновременно изливая на него чёрный и многообещающий свет своих глаз. Я отмечаю, что мадам Эдмонд с большим уважением наблюдает за этой пантомимой. Она, наверно, думает сейчас о том, что, когда светской даме требуется выставить себя напоказ, она даст сто очков вперёд профессионалке. Тем более что, с такой откровенностью предлагая себя, миссис Банистер ни на миг не теряет своей надменности.
Ощутив после недавнего ледяного душа это тёплое дуновение, Мандзони немного приободряется, но сидит пока ещё ни жив ни мёртв. С большой осторожностью и с тошнотворной вежливостью хорошо воспитанного ребёнка, которая производит странное впечатление у мужчины его роста и возраста, он говорит:
— Должен признаться, что вы приводите меня в замешательство.
— Я? — изумляется миссис Банистер.
При этом она прикладывает правую руку — которая, даже лишённая всех своих перстней и колец, очень красива — к своей левой груди и, давая таким образом возможность по достоинству оценить красоту и руки, и груди, выдерживает необходимую паузу, прежде чем продолжить своим музыкальным голосом:
— Вы хотите сказать, что находите меня загадочной?
Робби толкает Мандзони локтём в бок, но уже поздно, Мандзони попал в ловушку. Ему, бедолаге, кажется, что он знает женскую душу.
— Ну да, вы для меня загадка, — поспешно говорит он, опустив голову и в полной уверенности, что этот тезис ей должен понравиться.
Миссис Банистер легонько вздрагивает от удовольствия. Она выпрямляется и говорит голосом холодным и острым, как нож гильотины:
— А ведь вы повторяетесь.
— Я? — спрашивает Мандзони.
— Этот фокус с загадочностью вы уже проделали с Мишу.
— Но позвольте, — говорит Мандзони, чувствуя себя очень неловко. — Это совсем другое…
— Это совершенно то же самое, — говорит миссис Банистер, без всяких церемоний перебивая его. — Вы меня разочаровали, синьор Мандзони. Я думала, вы найдёте для меня что-нибудь посвежее. Но нет, вы со всеми женщинами используете один и тот же приём. Честно говоря, я ожидала от вас большего.
— Не надо отвечать, — вполголоса говорит Робби, вновь толкая Мандзони, который, мы это чувствуем, желает во что бы то ни стало оправдаться, тогда как ему достаточно просто замолчать и он тут же вернёт себе утраченное преимущество.
— Вы меня не поняли, — говорит Мандзони с учтивостью, начинающей вызывать у меня сострадание, потому что она только мешает ему в поединке с женщиной, которая скрывает циничность своего поведения под лоском хороших манер. Он продолжает: — В Мишу меня заинтриговало лишь то, что она читала и перечитывала один и тот же роман.
С противоположной стороны круга Мишу смотрит на него сквозь прядку волос с величайшим презрением, но ни слова не говорит.
— Вы ужасный лжец, синьор Мандзони, — говорит миссис Банистер с надменной улыбкой. — Мишу вам понравилась. Она была в вашем списке первой, и вы попытались её подцепить. Без всякого, впрочем, успеха.
— Ну, «без всякого успеха», — мягко и вкрадчиво говорит Робби, — это, скорее всего, сказано лишь для красного словца…
Очко в пользу Мандзони. Но, понимающий всё буквально, Мандзони тут же снова теряет его.
— Первой в моём списке? — спрашивает он, поднимая брови.
— Ну конечно, — отвечает миссис Банистер с тем небрежным видом, который ничего хорошего не предвещает. — Когда вы вошли в самолёт и уселись в своё кресло, вы огляделись вокруг и окинули Мишу, бортпроводницу и меня, одну вслед за другой и именно в таком порядке, взглядом собственника. Это было очень забавно! — Она смеётся. — Видите, я даже польщена. Вы могли меня вообще не заметить. Но, с другой стороны, — продолжает она с уничтожающим презрением, — могла ли я утешиться, оказавшись в этом списке не первой?
— Да я вовсе не ухаживаю за Мишу, — довольно тупо говорит Мандзони. — С Мишу у меня всё кончено.
