Основная проблема состоит в том, что все эти возражения очень сложно опровергнуть. Когда кто-то утверждает, что другие виды лишены той или иной способности и что, следовательно, эта способность недавно появилась у наших предков, то как доказать шаткость такой позиции? Тут ведь бессмысленно пересматривать данные. Все, что мы можем заключить с некоторой степенью определенности, — что мы не смогли обнаружить данную способность у изученных нами видов. Мы не можем продвинуться дальше этого утверждения и сделать вывод, что такая способность отсутствует. Тем не менее каждый раз, когда противопоставляются способности человека и животных, стремление обнаружить качества, которые делают нас особенными, перевешивает все разумные доводы.
Даже в отношении лохнесского чудовища или снежного человека никто не станет утверждать, что располагает доказательствами, что их не существует, хотя это соответствует ожиданиям большинства из нас. И почему правительства разных стран продолжают тратить миллиарды долларов на поиск внеземных цивилизаций, в то время как нет ни малейших оснований для этих исследований? Не пора ли раз и навсегда признать, что этих цивилизаций просто не существует? Но этот вывод никогда не будет сделан. Поэтому удивительно, что уважаемые психологи пренебрегают предостережением поосторожнее обращаться с отсутствующими данными. Одна из причин такой позиции состоит в том, что психологи применяют один и тот же подход к детям и человекообразным обезьянам и получают прямо противоположные результаты. Испробовав множество тестов на познавательные способности и не получив ни одного свидетельства в пользу обезьян, они приходят к выводу об исключительности человека. А иначе почему обезьяны не достигают бо́льших успехов? Чтобы обнаружить ошибку в этой логике, нам следует вернуться к Умному Гансу — лошади, умеющей считать. Но вместо того, чтобы с помощью Ганса показать, почему иногда приукрашиваются способности животных, на этот раз мы постараемся понять, почему преувеличиваются возможности человека.
Результаты сравнения детей и человекообразных обезьян сами по себе предлагают ответ. Тесты на запоминание, причинно-следственную связь и применение орудий человекообразные обезьяны выполняют примерно на том же уровне, что и дети в возрасте двух с половиной лет. Но когда проверяются социальные навыки, такие как обучение или выполнение указаний, обезьяны далеко отстают от детей
{200}. Дело в том, что решение социальных задач требует общения с экспериментатором. Можно предположить, что в этом и состоит главная проблема. В типичном эксперименте обезьяне приходится иметь дело с едва знакомым человеком в белом халате. Поскольку считается, что экспериментатор должен быть беспристрастным, он не разговаривает с обезьяной, не гладит ее и т. п. Это не позволяет обезьяне почувствовать себя свободно и наладить отношения с экспериментатором. Детей, наоборот, поощряют к общению. Более того, дети, в отличие от обезьян, имеют дело с представителем своего вида, что помогает им еще больше. Тем не менее ученые, занимающиеся сравнением детей и человекообразных обезьян, настаивают, что работают с ними в совершенно одинаковых условиях. Необъективность, изначально присущую этим опытам, становится все труднее отрицать, особенно потому, что мы многое узнали о человекообразных обезьянах. Недавние исследования движения глаз, отслеживающие точное направление взгляда, обнаружили особое отношение обезьян к представителям своего вида. Обезьяны гораздо внимательнее следят за взглядом своих собратьев, чем людей
{201}. Этого вполне достаточно, чтобы объяснить, почему человекообразные обезьяны плохо справляются с социальными тестами, которые им предлагают представители другого вида.
Существует всего дюжина институтов, занимающихся познавательными способностями человекообразных обезьян, и я посетил большинство из них. Я видел, что в одних исследовательских центрах экспериментатор практически не общается со своими подопечными, а в других, наоборот, вступает с ними в тесный контакт. Последнее, не подвергая себя при этом опасности, может делать человек, вырастивший обезьян или по крайней мере знающий их с раннего возраста. Поскольку человекообразные обезьяны значительно сильнее нас и известно, что они убивали людей, живой контакт с ними не каждому по плечу. Другая крайность вытекает из традиционного подхода к животным в психологии: крысу или голубя несут в лабораторию, избегая с ними малейшего контакта. В этом случае идеальным следует считать несуществующего экспериментатора, то есть избегающего каких-либо личных взаимоотношений с животным. В некоторых институтах обезьян приводят в лабораторию на несколько минут, чтобы выполнить задание, а затем уводят без какого-либо шутливого или дружеского контакта, как на военной службе. Представьте, как бы вели себя дети, если бы с ними обращались подобным образом?
В нашем центре в Атланте мы стараемся обращаться с шимпанзе так, как они привыкли это делать между собой, поэтому наши обезьяны больше ориентированы на себе подобных, чем на людей. Мы говорим, что они «шимпи» по сравнению с обезьянами, имеющими меньший опыт общения с собратьями или воспитанными людьми. Мы не разделяем с ними общую территорию, но зато всегда общаемся через ограду и обязательно играем с ними или расчесываем им шерсть перед тем, как перейти к тестам. Мы разговариваем с ними и угощаем сладостями, чтобы они успокоились, и в целом стараемся создать умиротворенную обстановку. Мы стремимся к тому, чтобы шимпанзе воспринимали тесты как игру, а не как работу, и никогда не заставляем их делать что-то по принуждению. Если они не в духе из-за событий в их группе или какой-нибудь шимпанзе стучит в дверь и ухает во всю силу легких, мы ждем, пока все не успокоятся, или переносим тест на другое время. Нет никакого смысла исследовать обезьян, которые к этому не готовы. Если не соблюдать все эти условия, обезьяны могут вести себя так, будто не понимают сути задания, тогда как реальной причиной служит их беспокойство и рассеянность. Множество отрицательных результатов исследований объясняется этой причиной.
Методологическая часть опубликованных статей редко позволяет заглянуть на кухню исследовательской работы, хотя мне она кажется очень важной. Мой собственный подход состоит в том, чтобы быть настойчивым и дружелюбным. Настойчивым в том смысле, чтобы не давать обезьянам странных непродуманных заданий, но и не позволять им садиться себе на голову, только играя и получая бесплатные конфеты. Нужно быть также дружелюбным, не проявляя раздражения, не прибегая к наказаниям и не пытаясь доминировать. Последнее случается довольно часто и оказывается непродуктивным с такими умными животными. Для чего следовать указаниям экспериментатора, если он воспринимается как соперник? Это еще одна предположительная причина экспериментальных неудач.
Мои сотрудники обычно обхаживают, подкупают и хвалят своих подопечных. Иногда я чувствую себя инструктором по мотивации. Так, однажды Пиони, одна из наших старших самок шимпанзе, пренебрегла заданием, которое мы для нее подготовили. Двадцать минут она лежала в углу. Я сидел рядом с ней и уговаривал ее спокойным голосом, что не могу ждать целый день и было бы замечательно, если бы она продолжила выполнять задание. Она медленно поднялась, глядя на меня, и отправилась в соседнюю комнату, где засела за задачу. Разумеется, как обсуждалось в предыдущей главе в связи с Робертом Йерксом, вряд ли Пиони поняла в точности, что я ей сказал. Но она восприняла интонацию моего голоса и знала, что от нее требуется.
