Познание нуждается во внимании и мотивации, но не сводится к этим двум качествам. Как мы видели, эта проблема послужила препятствием для сравнения детей и человекообразных обезьян и возникла вновь в связи с разногласиями по поводу культуры животных. В то время как в XIX в. антропологи не отрицали возможность существования культуры вне нашего вида, в XX столетии стали писать «Культура» с прописной буквы «К», утверждая, что именно она делает нас людьми.
Зигмунд Фрейд считал, что культура и цивилизация — это победа над природой, а американский антрополог Лесли Уайт в книге, озаглавленной, как ни странно, «Эволюция культуры» (The Evolution of Culture)
[9], заявил: «Человек и культура, по определению, возникли одновременно»
{210}. Естественно, когда появились первые сообщения о культуре животных — от моющих батат макак и колющих орехи шимпанзе до горбатых китов, охотящихся с помощью сети из пузырьков воздуха, — они были встречены стеной отчуждения. Для защиты от этих вредных представлений следовало сконцентрироваться на механизме обучения. Если бы удалось доказать, что человеческая культура основана на неповторимом механизме, можно было бы считать ее нашим изобретением. Подражание стало Святым Граалем этого противостояния.
К тому времени старое определение подражания — «копирование действий, увиденных у других» — было решено заменить более узким и передовым. Появился термин «истинное подражание», что подразумевает одного индивидуума, осознанно копирующего определенный навык у другого индивидуума для достижения определенной цели
{211}. Просто подражания, например, когда одна певчая птица повторяет песню другой, теперь было недостаточно — внутренним побуждением и полным осознанием цели. В соответствии со старым определением, подражание было свойственно множеству животных, истинное же подражание стало редкостью. Новое определение было проиллюстрировано экспериментами, в которых дети и человекообразные обезьяны должны были подражать экспериментатору. Они наблюдали, как экспериментатор открывал шкатулку с секретом или пододвигал к себе пищу с помощью тех или иных инструментов. Дети сумели скопировать действия экспериментатора, а обезьяны оказались на это не способны. В результате был сделан вывод, что у других видов отсутствуют способности к подражанию и они не могут обладать культурой. Этот вывод, успокоивший определенные круги ученых, показался мне очень сомнительным, потому что не отвечал ни на один из основных вопросов как о культуре животных, так и человека. Он просто прочертил тонкую линию на зыбком песке.
Кто-то может увидеть в этом переименовании попытку понять, что разделяет животных и человека, но есть в нем и более существенная методологическая проблема. В связи с ней весь вопрос о способности человекообразных обезьян к подражанию оказался вне научной повестки. Ведь для становления культуры у того или иного вида необходимо, чтобы его представители перенимали привычки друг у друга. Существует только два способа достоверно выяснить этот факт (если мы отметаем третий — когда и детей, и человекообразных обезьян тестируют человекообразные обезьяны в белых халатах). Первый способ состоит в воспроизведении опыта с волками — следует вырастить детенышей человекообразных обезьян в домашних условиях, чтобы они чувствовали себя с экспериментатором так же комфортно, как дети. Второй способ — это так называемый конспецифичный подход, который представляет собой исследование вида с помощью моделей, относящихся к этому же виду.
Первый подход дал результаты незамедлительно, потому что несколько воспитанных в домашних условиях детенышей человекообразных обезьян оказались способны подражать членам семьи не хуже маленьких детей
{212}. Другими словами, человекообразные обезьяны, как и дети, — прирожденные имитаторы и предпочитают копировать вид, представители которого их воспитали. В большинстве случаев это их собственный вид, но, если их вырастили в человеческой семье, детеныши человекообразных обезьян готовы копировать людей. Используя нас в качестве модели, эти детеныши научились чистить зубы, ездить на велосипеде, включать свет, управлять гольфмобилем, есть ножом и вилкой, чистить картошку и мыть пол. Это напоминает мне наводящие на размышление истории в Интернете о собаках, воспитанных кошками, которые ведут себя по-кошачьи: ходят в кошачий туалет, забираются под мебель, лижут лапы, чтобы умыться, и сидят, поджав под себя лапы.
Другое важное исследование провела Виктория Хорнер, шотландский приматолог, которая позднее стала в моей группе ведущим специалистом по культурному обучению. Вместе с Эндрю Уайтеном из Сент-Эндрюсского университета Вики работала с дюжиной сирот шимпанзе в заповеднике на острове Нгамба в Уганде. Для этих малышей она была наполовину матерью, наполовину исследователем. Маленькие шимпанзе привязались к Вики и готовы были следовать ее примеру, сидя рядом с ней во время тестов. Ее эксперименты получили известность, потому что человекообразные обезьяны, как и в случае Аюму, оказались сообразительнее детей. Вики втыкала палку в дырки в пластиковой коробке, пока из нее не выкатывалась конфета. Только одна дырка позволяла получить конфету. Если коробка была сделана из черного пластика, то было невозможно определить, что остальные дырки сделаны только для видимости. Если же коробка была прозрачной, то было ясно, откуда появляются конфеты. Получив коробку и палку, шимпанзе повторяли только те жесты, которые были необходимы, чтобы получить вознаграждение, по крайней мере если коробка была прозрачной. Дети же повторяли все жесты Вики, включая бесполезные. Они поступали так и с прозрачной коробкой, подходя к проблеме скорее как к магическому ритуалу, чем как к практической задаче
{213}.
При таких экспериментальных данных вся стратегия с переопределением подражания привела к обратному результату. В конечном счете именно человекообразные обезьяны больше подходили к определению истинной имитации. Они продемонстрировали выборочное подражание, сосредоточив внимание на задаче и способе ее решения. Если подражание нуждается в понимании, то его проявили обезьяны, а не дети, которые, за неимением лучшего определения, оказались способны лишь на тупое копирование.
Что было делать дальше? Премак выразил недовольство тем, что слишком просто было выставить детей «дураками» — как будто в этом была задача эксперимента! — когда на самом деле, по его ощущению, что-то неладно с интерпретацией результатов
{214}. Он был неподдельно огорчен, что показывает, до какой степени человеческие страсти стоят на пути бесстрастной научной истины. Психологи без промедления обосновали новую концепцию, в которой сверхподражание — новый термин для детского неизбирательного подражания — это и есть по-настоящему выдающееся достижение. Оно соответствует доверию, которое наш вид испытывает к культуре, поскольку заставляет нас подражать поведению независимо от его предназначения. Мы копируем привычки целиком, не принимая собственных необоснованных решений. Учитывая бо́льшую осведомленность взрослых, лучшая стратегия для ребенка — подражать им, не задавая вопросов. В заключение с некоторым облегчением было сказано, что слепая вера — единственная рациональная стратегия.
