Закройщики и заказчицы перед Фаиной Ивановной благоговели, ужасно заискивали и называли ее гениальной. Она, впрочем, не спорила и только снисходительно кивала в ответ на комплименты.
– Не нужно большого ума, чтобы сшить платье по журнальной картинке, которая клиентке понравится, – говорила она. – А вот придумать такой фасон, чтобы подчеркнул ее красоту, если она красавица, или скрыл ее уродство, если она уродина, – для этого нужна голова, а в голове – фантазия.
Абрамов и Кушля угодливо кивали и жадно прижимали к себе десятки листков, изрисованных легкими, словно бы само собой летающими по бумаге карандашами Фаины Ивановны, которая и в самом деле была удивительно талантливой художницей.
– Ах, вам бы в Москву с вашей гениальностью! – как-то раз воскликнул Семен Львович, однако Кушля ткнула его в бок своим сухим кулачком так сильно, что он прикусил язык.
– Молчите, болван! – прошипела Руфина Рувимовна. – А ну как в самом деле уедет? Что мы делать без нее станем?! Да все заказчики к Сериозовой уйдут!
Сериозова была еще одна знаменитая городская закройщица, послабее, конечно, на выдумку, чем Фаина Ивановна, однако куда поизобретательней, чем Семен и Руфина.
Фаина Ивановна, впрочем, лишь усмехнулась в ответ:
– В Москву?! Нет, на меньшее, чем Париж, я не согласна! А впрочем, лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме, слыхали про такое? Вот и я предпочту остаться первой в нашей большой деревне!
Иногда заказчицы являлись к Фаине Ивановне сами по себе. Приносили отрезы дорогих тканей и требовали изысканных фасонов. Ольга диву давалась, что таким роскошно и дорого одетым дамам понадобились еще какие-то платья! И так одеты, будто киноартистки, которых она часто видела в Москве, но даже не подозревала, что и в Горьком есть женщины, которые могут позволить себе такие наряды.
А некоторые молодые красавицы приходили к Фаине Ивановне без всяких отрезов. Просто поболтать о том, какие платья они мечтают сшить. Материала еще нет, но фасончик обсудить они очень даже желают!
Фаина Ивановна с охотой соглашалась, заводила заказчиц в просторную, сплошь уставленную зеркалами примерочную и просила раздеться, чтобы как можно лучше оглядеть и обмерить фигуру.
Ольге чудилось, что она попала в рай. От нее ничего не требовалось, только присматривать за Женей, чтоб не кричала, когда в доме гости (но малышка никогда не капризничала попусту), гулять с ней да иногда последить за козой, которая паслась на склоне близлежащего оврага. Ольга очень любила присесть под деревом с ребенком на руках и блаженствовать в ароматах старых яблонь, которые расцветали во всех садах. Коза изредка взмекивала, натягивая веревку, Женя то спала, то агукала, то улыбалась Ольге… Девушка давно не ощущала такого блаженного, бездумного покоя!
Впрочем, порой он частенько нарушался.
Чуть ли не каждый вечер захаживал Андреянов. Всегда тщательно выбритый, благоухающий «Шипром», то в коверкотовом костюме, то в шевиотовой тройке, в свежих сорочках, модных полосатых галстуках…
Оказывается, Фаина Ивановна была родной сестрой покойной матери Андреянова, очень любила племянника, звала его не товарищем Андреяновым, а ласково Толиком. У нее Толик чувствовал себя как дома и никого не стеснялся.
Он не слишком удивился, обнаружив Ольгу у Фаины Ивановны, только хмыкнул довольно, а потом продолжал поглядывать на нее со странным, выжидающим интересом. И, как и раньше, у Ольги возникало ощущение, будто по ней не то жадные насекомые ползают, не то грубые руки вслепую шарят, разыскивая пуговицы на блузке, крючки на юбке, подвязки чулок…
Иногда он бормотал ей вслед что-то вроде:
– Глаза, подернутые аквамарином… Волосы, отливающие червонным золотом…
Ольга боялась даже подумать, что это имеет к ней отношение.
Впрочем, виделись они только мельком: в гостиную, где Фаина Ивановна принимала Андреянова, Ольгу не приглашали. Однако по всему дому разносился его уверенный голос.
Андреянов служил начальником горьковской конторы Гутапсбыта. Что это такое, Гутапсбыт, Ольга слабо себе представляла: это было как-то связано со снабжением, – однако, похоже, должность эта делала Андреянова всемогущим. В Богородске на кожевенном заводе ему изготовляли обувь из самого лучшего хрома, в ателье индпошива строили шевиотовые костюмы, в Оперном театре у него был годовой билет… За все это директора завода, ателье и театра получали возможность приобрести на складах Гутапсбыта легковые автомобили. Андреянов не скрывал, что выписывает себе из соцфонда как минимум по две тысячи в год на лечение и проезд на курорты. Конечно, он не забывал делиться с бухгалтером, который покрывал все его проделки. Это было несложно, поскольку его жена, которую звали Альбиной Сергеевной, и была этим бухгалтером. Правда, она оставила фамилию покойного мужа – Козлова. Чтобы не цеплялись к семейственности, как объяснял Андреянов.
– Когда-нибудь нарвешься, Толик! – предупреждала его Фаина Ивановна. – Хоть ты и великий гешефтмахер, но слетишь со своей руководящей должности как пить дать – и сильно ушибешься при этом!
Однако Андреянов только хохотал:
– Я везунчик! Сами знаете, моя дорогая тетушка! К тому же у меня ко всем ключики подобраны: людям выгодно и удобно, чтобы именно я возглавлял наш замечательный Гутапсбыт. Другой-то начальник понесговорчивей будет!
Андреянов страстно любил сцену, считал себя несостоявшимся актером, который зарыл талант в землю «во имя благ земных», как он выражался, и не пропускал спектаклей ни в Драматическом, ни в Оперном театрах. Содержание их он затем пересказывал Фаине Ивановне, которая предпочитала кинофильмы. Местные театры она глубоко презирала, зато отводила душу, когда уезжала в Москву: у нее были связи и в Большом, и в Малом, и где только не были.
По горьковским театрам Андреянов хаживал с женой, однако в дом Фаины Ивановны не приводил ее ни разу. Во всяком случае, Ольга ее не видела.
Она испытывала к Андреянову странное чувство: не то брезгливость, не то страх. Иногда он снился ей в таких жутких и в то же время распутных снах, что после них она бы молилась, прося отпустить ей невольный грех, кабы знала хоть одну молитву и кабы в этом доме водилась хоть одна икона. А все ближние церкви: и Вознесения Господня, и Сергия Радонежского, и пророка Илии – стояли закрытые.
Тень Андреянова как бы незримо нависала над Ольгой, и она предчувствовала, что спокойная, тихая, уютная жизнь ее скоро закончится.
Так оно и случилось.
Как-то, разыскивая полосатого котенка Фильку, который очень нравился Жене (она с удовольствием на него глядела, радостно агукала, смеялась и даже, кажется, тянулась погладить, причем котенок сам прикладывал голову к ее маленькой ручонке!), Ольга забрела в смежную с примерочной укромную комнату первого этажа и очень удивилась, увидев на одной из стен шторку от пола до потолка. Шторка колыхалась, и Ольга догадалась, что Филька прячется именно там. Отдернула шторку, подхватила котенка и вдруг заметила небольшое окошечко в стене, за которым легко можно было разглядеть Фаину Ивановну и ее посетительницу – молодую и очень хорошенькую кудрявую даму, которая уже сняла с себя все вещи и осталась в одной шелковой кружевной сорочке и чулках.
