Этот голос она узнала бы среди тысяч!
«Я нашла ее», – мысленно сказала Ольга кому-то – себе? А может быть, кому-то еще?..
Ее трясло от нетерпения, однако все же удалось уговорить себя не врываться в дом очертя голову и не пугать людей, у которых оказалась Женя. Нужно было убедить их, что Ольга должна быть с ней. Рядом с ней! Всегда!
Но поступить надо очень хитро… нужно придумать предлог…
Да вот же он, предлог! Пригрелся у нее на груди и сонно мурлычет!
Ольга опустила Фильку на землю и осторожно пропихнула его под калитку.
– Иди к Женечке, – шепнула она. – Найди ее!
Котенок сначала растерянно оглянулся, потом вдруг поднял голову, распушил усы и насторожился. И, подняв хвост трубой, помчался к крыльцу!
Ольга подсматривала в щель, которую нашла в калитке, решив до времени не показываться, хотя крики Жени разрывали сердце. До смерти хотелось как можно скорей схватить ее, прижать к себе, успокоить… Дрожь нетерпения так и пробирала, однако Ольга боялась все испортить спешкой, спугнуть удачу.
Филька потерся около крыльца, поцарапал дверь, потом огляделся как бы в задумчивости, и, перескочив на завалинку, двинулся туда, откуда крики Женечки раздавались громче всего: к приотворенному окну. И замяукал.
В то же мгновение крики Женечки прекратились.
Ольга перестала дышать.
– Что такое? – донесся до нее усталый голос.
Окно распахнулось. Светловолосый мужчина лет тридцати в полосатой пижамной куртке высунулся наружу и только ахнул, когда Филька с несусветным проворством перескочил через подоконник в комнату.
– Брысь! – закричал хозяин дома, отпрянув от окна, однако тут же до Ольги долетел женский голос:
– Не прогоняй его! Она успокоилась!
И в самом деле – Женя умолкла.
Так… теперь настало время действовать Ольге!
Москва, 1937 год
По пути на службу Ромашов, конечно, не удержался: еще раз попробовал передать свои мысли другому человеку. На сей раз он выбрал продавщицу кваса. Выпил кружку в ларьке на углу Рождественки и Кузнецкого моста и молча сообщил тетке в неряшливом, мокром от рыжей квасной пены халате, что это пойло прокисло и лучше бы она вернула покупателю деньги, если не хочет большого скандала. Продавщица на него даже не взглянула, а только широко зевнула наполовину беззубым ртом и принялась пересчитывать на прилавке мокрую, липкую мелочь.
Не удалось…
На город опускалась жара, и голову словно бы закутывали в плотный душный кокон. Ромашов вздохнул с облегчением, когда вошел наконец в управление. Здесь всегда было прохладно. Он отметился у дежурного, поднялся на свой этаж и узнал, что начальник 2-го отдела Николаев-Журид отбыл на совещание в Кремль и вряд ли скоро вернется.
Потом Ромашов заглянул в уборную и с наслаждением умылся. Пришел к себе, старательно утираясь носовым платком.
Соседа по кабинету на месте не было, и Ромашов минут пять посидел с закрытыми глазами, отдыхая.
Шел всего лишь одиннадцатый час утра, однако он чувствовал себя как после тяжелого рабочего дня. Предстояло писать отчет об операции. Он знал, что именно этим сейчас заняты все агенты, задействованные в ней, чтобы начальник мог потом свести все воедино и составить собственное представление о том, что происходило на Малой Лубянке.
Ромашову всегда сложно давались письменные отчеты, а сейчас и вовсе дело не шло. Он почеркал пером по бумаге, с облегчением обнаружил, что чернильница пуста, и устроил себе маленький перерыв: открыл книжный шкаф, достал бутылку фиолетовых чернил и наполнил свою непроливайку – самую обычную, школьную.
На столе у его соседа громоздилась тяжелая чернильница из граненого стекла. Ромашову в АХЧ тоже предлагали такую, но он отказался: у этой чернильницы было слишком широкое горло, и в ней часто тонули мухи. С мая по сентябрь, стоило открыть окна, как в них врывались мухи и со странной, роковой целеустремленностью летели к чернильницам. В невзрачную непроливайку Ромашова шальная муха тоже, бывало, вползала и не могла выползти, но лишь изредка, а вот красивая стеклянная чернильница продолжала оставаться местом массовых самоубийств. Случалось, впрочем, что полуутонувшая муха каким-то чудом выпархивала из губительной жидкости, и тогда на столе оставалось множество мелких кляксочек, при виде которых хозяин стола страшно бранился. Искупавшаяся в чернилах муха все равно скоро подыхала, и ее сухой фиолетовый труп обнаруживался среди бумаг. Тогда сосед Ромашова клялся немедленно пойти в АХЧ и чернильницу поменять. Однако непроливаек на балансе учреждения не было: свою Ромашов купил сам в писчебумажном магазине, а у соседа то ли руки не доходили, то ли ноги его не доносили, то ли денег было жалко.
Ставя бутылку с чернилами обратно в глубину шкафа, Ромашов увидел среди книг толстый справочник «Вся Москва за 1936 год».
Где-то он сегодня уже слышал про этот справочник… Ах да, его упоминал возмущенный майор милиции Савченко: мол, в поисках детей этих двух убитых на Сретенском бульваре придется невесть сколько детских и родильных домов проверить, поскольку на крылечках именно этих заведений обычно обнаруживаются подкидыши.
Ромашов представил себе неизвестного человека, который появляется на месте убийства Грозы и его жены, подбирает детей и скрывается с ними. Человек этот виделся ему худощавым, довольно молодым, не старше тридцати, русоволосым, темноглазым, с усталым лицом…
Почему-то это лицо рисовалось Ромашову необычайно явственно.
Глупости. Вполне возможно, человек был пузатым, коротконогим живчиком.
Но каким бы ни был этот незнакомец, почему он не оставил детей до приезда милиции? Ну, предположим, он наблюдал расстрел Грозы и Лизы, испугался, что убийцы вернутся и прикончат малышей. И решил их спасти. Куда он их понес?!
Да куда угодно! В обе стороны по бульварам, в сторону Кремля или в Замоскворечье… А там совершенно другие отделения милиции. И если подкидыши где-то обнаружились, то об этом сообщили… куда?
Ромашов перелистал справочник и открыл страницу 67: «Отделения милиции».
Ох… Глаза разбежались! 1-е на Пятницкой, 46-е на Маросейке, 5-е в Большом Знаменском переулке, 26-е в Лялином переулке, 28-е на Ново-Басманной…
Ромашов подумал, что приказ Бокия так или иначе все равно придется исполнять. И пока нет соседа, нужно этим заняться.
Этот неизвестный, который подобрал детей, мог не пешком пойти, а уехать на извозчике или на такси. Таксистов проверить просто – в таксопарках точно скажут, кто именно работал в ту ночь. С извозчиками будет сложнее… Кстати, если неизвестный в самом деле не унес детей, а увез, он мог отправиться с ними невесть куда, на любую окраину Москвы, в Коломенское, в Сокольники…
В Сокольники, черт их бы их подрал, эти ненавистные Сокольники!
