И, как в городе, каждый день с утра «развивали мастерство», как называл занятия Николай Александрович.
Учились вещам, которые Грозе раньше казались непостижимыми! И все же он пытался с закрытыми глазами угадывать цвета предметов, только касаясь их пальцами. Николай Александрович обещал, что при развитии этого навыка можно будет определять содержание текста на страницах закрытых книг. Правда, на это могут уйти месяцы, но главное – упорство. И вера в себя.
Каждое утро делали гимнастику – особенную, дыхательную. С помощью этих упражнений Николай Александрович учил, как увеличить и уменьшить свой вес. Потом результаты проверяли. Так вот зачем на подводе везли белые весы!
Николай Александрович учил на слух определять характер незнакомого человека – только по голосу, не видя его самого. Для этого ходили по другим дачам, по крестьянским домам и спрашивали дорогу. Один спрашивал, другой должен был стоять с закрытыми глазами. «Объекты» были знакомы Николаю Александровичу, он знал, что это за люди, и потом проверял результаты той оценки, которую давали ребята. У Лизы получалось лучше всех.
– Надо воспринимать не столько слова и звук голоса, сколько те вибрации, которые от человека исходят! – поучала она, чуточку важничая.
– Лиза – прирожденный медиум, – снова и снова повторял Николай Александрович, – она наделена особой психологической чуткостью и восприимчивостью.
Гроза и Павел худо-бедно тоже справлялись с этими заданиями, но им требовалась серьезная настройка на объекты – порой она занимала слишком много времени, человек успевал уже уйти.
Погода шаталась от несусветной жары к похолоданию или проливным дождям, и тогда по большей части дачники теснились на веранде, гоняя комаров или устраивая дымокуры из ромашки и дикой гвоздики. Правда, потом у всех болели головы и сны ночью снились дичайшие. Николай Александрович, впрочем, велел каждому эти сны записывать в особые тетрадки, однако Гроза поутру лишь попусту напрягал память: не мог вспомнить ничегошеньки. Его тетрадка оставалась пустой. Ну а Лиза и Павел прилежно скрипели перышками, особенно Павел усердствовал. Гроза подозревал, что он привирает и сны свои сочиняет, однако Николай Александрович относился к этим записям очень серьезно и находил время наедине обсудить их и с Павлом, и с Лизой. Когда Гроза говорил, что опять ничего не смог вспомнить или ему ничего не снилось, Николай Александрович только поднимал вопросительно брови и задумывался, но Грозу не бранил, только бормотал себе под нос:
– Странно, странно…
Но вот однажды дымокур оказался какой-то особенно едкий, так что голова разболелась сильней обычного, однако той ночью приснился Грозе сон необыкновенно четкий и ясный до изумления!
Увидел он человека, который лежал на обочине. Вроде бы это была Сретенка, однако какая-то другая, изменившаяся! На фасаде здания на противоположной стороне улицы яркими огнями мелькало непонятное слово «Хроника», и Гроза вдруг сообразил: да ведь это синематограф «Гранд-электро»! Какая еще «Хроника»?!
Он с трудом отвел глаза от сияющей вывески, огляделся и ахнул. Рядом с тем человеком он увидел женщину. Она тоже лежала неподвижно, темные косы разлетелись, и еще какая-то черная лента змеилась по траве… Гроза не сразу понял, что это кровь. Женщина была убита, и тот человек… он тоже был мертв: Гроза разглядел его пробитый пулей лоб. Показалось, что он уже видел этого человека раньше, да и длинные косы женщины о чем-то напомнили ему…
Он испуганно огляделся и вдруг заметил в стороне, под кустами, два седых свертка, очень похожих на запеленатых младенцев.
Дети? Они живы или тоже убиты?! Гроза хотел приблизиться к детям, однако в эту минуту его отвлекло какое-то движение. Он увидел нескольких мужчин в черном, которые уходили прочь от скверика. Они держали в руках пистолеты, и Гроза понял, что именно из этого оружия были убиты тот мужчина и та женщина, которые показались ему такими знакомыми. Он повернулся, чтобы еще раз взглянуть на них и на детей, однако вся картина вдруг заколебалась и исчезла.
Гроза проснулся.
Уже занимался рассвет.
Он вышел на веранду, прихватив одеяло, свою тетрадку и карандаш, сел там за стол, накинул на плечи одеяло, потому что было так прохладно, что даже комары попрятались, и записал свой сон. Записал просто для себя, чтобы не забыть ни единой мелочи, вплоть до этого странного слова «Хроника» вместо вывески «Гранд-электро». Он не собирался показывать эту запись Николаю Александровичу, однако внезапно услышал за спиной шаги.
Резко обернулся. К нему шел Николай Александрович в пижаме и накинутой на нее суконной куртке.
Ежась от утренней прохлады, он быстро пробежал глазами по строчкам, написанным Грозой.
– Неужели так подействовал лавр? – пробормотал Николай Александрович с туманным выражением и, спустившись с веранды в садик, принялся задумчиво бродить по дорожкам, не замечая, что его домашние чувяки промокли от росы.
Гроза оторопело следил за ним. Потом вдруг вспомнил слова, слышанные им от Трапезникова во время занятий: о древнегреческой предсказательнице пифии, восседающей в своем треножнике, вдыхая аромат лавровых листьев.
Так вот почему вчера был такой едкий дымокур… Николай Александрович бросил в огонь листья лавра! Как же странно они подействовали на Грозу! А на других?
Он осторожно повыспросил Павла и Лизу, но оказалось, что ни тот, ни другая никаких снов в эту ночь вообще не видели.
– А ты? Ты видел? – спросила Лиза.
Гроза посмотрел на нее и вдруг понял, почему ему казались такими знакомыми косы убитой женщины… Понял, где видел мужчину, лежащего на траве с простреленным лбом.
Это был он сам – только старше на много лет! А женщина, а ее косы…
– Ну, ты что-нибудь видел? Расскажи? – не отставала Лиза.
Гроза отвел глаза и покачал головой.
Он мог бы рассказать ей о чем угодно, только не о том, что в этом сне видел их обоих – убитыми.
Горький, 1937 год
Ольга осторожно подергала калитку.
Щеколда задребезжала.
Из дому никто не вышел, зато Женя снова подняла крик.
Ольга нетерпеливо зашарила по калитке и обнаружила веревку. Дернула за нее – зазвонил колокольчик, да так громко, что из окна снова высунулся тот же мужчина и крикнул сердито:
– Кто вы? Что вам нужно?
– Кто это? – раздался встревоженный женский голос, и к окну приблизилась растрепанная женщина в халате, наброшенном на ночную рубашку.
На руках незнакомка держала Женю! Однако та размахивала ручонками, высовывая их из неумело завернутой пеленки, и кричала, кричала…
Больше всего на свете Ольге захотелось броситься к ней, выхватить из этих неловких рук, прижать к себе, успокоить, но ей словно бы кто-то положил руку на плечо и шепнул: «Не спеши!»
– Извините, – проговорила она и чуть не задохнулась от счастья, заметив, что Женя мгновенно притихла и повернула голову на звук ее голоса. – Мой котенок… Он забежал в ваш двор, я видела. Ой, какая хорошенькая у вас девочка… И как она плакала! Может быть, у нее животик болит? Если вспучило, надо погладить по часовой стрелке несколько раз. И не забыть давать срыгнуть после кормления.
