Павел повозил, повозил ложкой, поерзал, поерзал на стуле, словно раздумывал, не убраться ли гордо прочь, но потом поуспокоился и тоже стал есть.
Гроза уже знал, что Павел сирота. Он был родом из Кандалакши; после смерти родителей еще в раннем детстве попал к дальним родственникам отца в Гельсингфорс
[56], у них выучился грамоте и даже в гимназию ходил. С этими людьми был дружен Трапезников, у них и познакомился с Пейвэ. Однако приемные родители мальчика вскоре тоже погибли: утонули, отправившись кататься по морю и угодив во внезапно грянувший шторм. Тогда его и забрал к себе Николай Александрович, который давно заметил его попытки общаться с людьми без помощи слов – только усилием мысли. Конечно, далеко не все могли эти посылы воспринимать: например, приемные родители Павла ничего «не слышали», – однако Трапезников «слышал» и надеялся, что Павел может принести большую пользу телепатической науке, если обучится управлять своим талантом.
Павел жил в Москве уже три года, много читал, занимался с редким упорством и в гимназии, и дома с репетиторами, налегал на русский язык, отчего говорил совершенно чисто и правильно, – и очень старательно развивал свои способности. Николай Александрович никогда не подчеркивал, что Павел всего лишь воспитанник, уделял ему много внимания. Однако Гроза сразу заметил, что в доме к Павлу относятся со скрытым холодком. Лиза и Николай Александрович это старались скрывать, но в самой их подчеркнутой сердечности таилось притворство. Ну а Нюша Павла откровенно терпеть не могла: всегда называла только настоящим именем – Пейвэ, как бы напоминая, что он, во-первых, в доме чужой, а во-вторых, не русский: «лопата», как шептала она иногда сердито, стараясь, впрочем, чтобы не услышали Николай Александрович и Лиза.
Конечно, Гроза тоже был чужой, однако Нюша полюбила его сразу и относилась к нему даже мягче, чем к Лизе, которую держала в строгости, хотя та и была ей дороже всех на свете.
На Солянке Грозу поселили в комнату, которую раньше занимал один Павел. Вряд ли ему это понравилось, однако хватило ума не перечить Трапезникову! Но свое недовольство Павел выказывал тем, что просто угрюмо молчал все время, пока они были в комнате вместе. Гроза вспоминал Вальтера. С тем было легко и просто и молчать, и болтать. Павел же его раздражал!
Павел раздражал своим всезнайством и назойливым желанием доказать, что он умнее, начитаннее, талантливее. Ну ладно, книжек он и правда прочитал больше, чем Гроза, можно даже сказать, что проглотил! И телепатом он был отменным: четко формулировал мысли, которые хотел передать медиуму, транслировал их неторопливо, доходчиво. Гроза тоже легко воспринимал их на занятиях. Однако это была именно всего лишь передача, а не внушение! Павел не мог подчинить себе сознание и поведение собеседника – он был не более чем передатчиком, неким сообщающим устройством.
– Ты должен передавать приказы, а не просьбы! – терпеливо объяснял Николай Александрович. – Приказы, которым невозможно противиться. Ты оставляешь медиуму свободу выбора, а то время как он должен лишиться своей воли и действовать так, как хочешь ты! Вспомни про элементал! Отправь его действовать и отдай ему приказ!
Павел старался, но у него не получалось.
– Попытайся формулировать свой приказ не словом, а образом, – настойчиво советовал Николай Александрович. – Смотри: Гроза отдает приказ, угрожая «бросить огонь». Этот образ вынуждает человека подчиниться. Страх – самый сильный довод!
Павел старался: это было видно по его лицу, которое искажалось порой пугающими, порой такими смешными гримасами, что Гроза и Лиза едва удерживались от хохота, но толку было мало. Мысли передавал, приказы – нет.
Именно поэтому он отчаянно завидовал Грозе.
И, чтобы хоть как-то взять над ним верх, частенько хвастался своим происхождением, уверяя, что его дед, которого тоже звали Пэйве Мец, был нойдом – шаманом, колдуном, уроженцем Сонгельского погоста:
[57] одним из тех, кто обладал способностями вынимать из живых животных сердце или печень, проникнуть в разум людей! По словам деда, он видел просторный коридор, по которому мог пройти, приблизиться к человеку и сделать с ним все, что хотел… Еще Павел очень любил рассказывать, что именно его дед избавил свой погост от бессмертного вэрр-юкгэ – кровопийцы.
– Как увидит вэрр-юкгэ где-нибудь человека спящего, сейчас его цап зубами за горло! – таинственно шептал Павел. – Перегрызет и кровь пьет. Наконец заметили это люди и утопили его в Чертовой ламбине
[58]. А он опять из воды вышел. Бросили в реку – и она его не приняла, назад живого выбросила. Думали, думали как им вэрр-юкгэ избыть… Позвали финна-колдуна. «Заройте, – говорит финн, – его живого в землю!» Зарыли – а наутро глядь, голова уж поверх земли. Тогда позвали моего деда – нойда. Он сказал: «Один только огонь может взять этого злодея!» Вырыли кровопийцу, а он живехонек. Разминает руки да зубами щелкает, горло кому перегрызть норовит. Тогда его заперли в сруб и сожгли! Вот какой был мой дед! Вот от кого я унаследовал свой дар. А ты, Гроза, ничего про себя рассказать не можешь! Наверное, в твоем роду никаких колдунов не было. Ну, поразило тебя молнией – а твоя-то какая в этом заслуга? Ты уж лучше в грозу под деревьями не стой, а то опять шарахнет. Вдруг молния назад свой дар заберет?
– Молния не ростовщик, не взаймы дает, – насмешливо отвечал Гроза, а сам думал растерянно: «А ведь и правда, ничего я о своих дедах не знаю! Отец, матушка и тетя Маша ничего мне рассказать о них не успели – рано померли. Может быть, и в самом деле был кто-то в нашей родове колдуном, может быть, дело не только в молнии!»
Николай Александрович таких разговоров Павла терпеть не мог, резко обрывал его:
– Довольно хвастать тем, в чем нет твоих заслуг!
Впрочем, Гроза знал: Трапезников тоже не сомневался в том, что сверхъестественные способности достаются человеку в наследство от предков. Однажды он рассказал:
– Матушка моя, Евгения Дмитриевна Трапезникова, в девичестве Всеславская, владела настолько необычным даром, что и я, и Лиза по сравнению с ней самые заурядные люди. Она оставила дневник, который я берегу как зеницу ока. Она умерла, когда я был еще молод, не женат, Лизы, конечно, и в помине не было, однако матушка предсказала ее рождение и даже его обстоятельства, а также просила ни в коем случае не называть девочку в ее честь – Евгенией. Сказала, что это имя пригодится для ее будущей внучки. Матушка также предрекала, что у Лизы еще все впереди, ее способности разовьются необыкновенно. Хотелось бы это увидеть…
– А как же иначе? Конечно, увидите! – убежденно сказал Гроза, однако Николай Александрович загадочно улыбнулся и продолжал:
