И Ольга, услышав это диковинное признание, вдруг вспомнила, как однажды мама, невесть по какому случаю, сказала, что бесплатных жалельщиков, тех, кто горю посочувствует, всегда много найдется, а вот таких, чтобы радости чужой без зависти порадовались, – таких считаные единицы!
Права была мамочка-покойница!
– Ладно, Зина, спасибо тебе, – сказала Ольга. – Уж не знаю, как мы поступим, но что под лежачий камень вода не течет, это правда истинная…
Москва, 1937 год
Панкратов смотрел на Ромашова в замешательстве, явно пытаясь вспомнить, где видел этого человека раньше. И Ромашов остро ощутил тот момент, когда доктор вспомнил лейтенанта госбезопасности, который на днях приходил в роддом и интересовался подкидышами. И вот сейчас этот же самый человек оказался около дома Тамары – той женщины, которой, если верить Гале, Панкратов передал найденного ребенка вместо умершего! Панкратов явно воспринял это как сигнал опасности, не зря же глаза его расширились, потом сузились, и такая сверкнула в них ярость, что Ромашова словно бы лезвием по лицу полоснуло!
Для Ромашова это было равносильно признанию. Он окончательно уверился сейчас, что Галя говорила правду, и не удержался от торжествующей улыбки. Эта улыбка окончательно взбесила Панкратова! Ромашов даже отпрянул, ожидая, что Панкратов сейчас бросится на него, и тот уже сделал такое движение, однако взгляд его вдруг вильнул в сторону – и доктор замер.
Ясно, что его остановило. Присутствие кавторанга Морозова и Тамары. Ромашов, восприятие которого было сейчас обострено до предела, понимал, что Панкратов никак не мог себе позволить схватки с ним в присутствии этих людей. Не мог позволить выяснения отношений и страшного обвинения, которое Ромашов мог ему предъявить в любую минуту. А это могло означать только одно: Тамара и в самом деле не знала, что ей подменили ребенка.
Ну и на том спасибо! Значит, это сугубая самодеятельность Панкратова…
Между тем Морозов расцеловал жену, почмокал губами над личиком спящего младенца и сел в таксомотор.
Автомобиль отъехал.
А Тамара, помахав вслед, пошла себе в дом, покачивая ребенка. Видно было, что она уже успокоилась. То ли забыла о голосе, который ей вдруг показался, то ли сочла, что, коли кажется, нужно креститься, а не паниковать попусту. Уходя, она скользнула равнодушным взглядом по Ромашову, но так и не заметила доктора Панкратова, который воровато нырнул за куст.
Да, понятно, он не хотел сейчас встречаться с возлюбленной, если, конечно, Тамара и в самом деле была его возлюбленной. Хотя наверняка! Ведь с таким выражением, которое только что наблюдал на его лице Ромашов, можно смотреть только на самое дорогое существо.
На самое дорогое существо…
На самое дорогое!
И внезапно Ромашова осенила догадка, которая заставила его покрыться ознобной дрожью. Он ужаснулся тому, что не подумал об этом раньше! Он забыл… он словно бы забыл, кем был Гроза и кем была Лиза. Он расценивал их предсмертные поступки так, как если бы эти двое были самыми обычными людьми. И эти обычные люди, почувствовав, что дни их сочтены, позвали на помощь какого-то знакомого и поручили ему заботу об их детях.
Но Гроза и Лиза не были обычными людьми! Да если бы Ромашов решил кому-нибудь рассказать, что они собой представляли, ему бы никто никогда не поверил! Читатели, к примеру, считают роман Александра Беляева «Властелин мира» изощренной выдумкой. Но гипнотизеры Дугов и Качинский, которые были списаны с реальных Дурова и Кажинского, – не выдумка. И могущественный Штирнер, который был списан не с кого иного, как с Грозы, – тоже не выдумка…
Ромашову приходилось читать рукопись этого романа. Главный герой «Властелина мира» был сначала молодым, дерзким, красивым, с бровями, сросшимися над переносицей, и фамилию он носил – Гевитер, что по-немецки означает «гроза»! Но после того, как эту рукопись увидел Артемьев, писателю Беляеву пришлось над ней изрядно поработать. Он изменил фамилию главного героя, его внешность, направление его работы, сменил благородство целей на корыстные. И только Эльзу, его возлюбленную, по-прежнему звали Эльзой… А что это другое, если не имя Лизы на немецкий лад?!
Но Эльза в романе – обычная женщина, разве что очень красивая. А Лиза не была обычной женщиной. И если последние минуты жизни они с Грозой объединили свои силы в интересах спасения детей, то не только агентов, посланных Ромашовым, они сумели подчинить своей воле! Они раскинули над Сретенским бульваром такую неодолимую, хоть и незримую сеть, что в нее не мог не попасться человек, случайно оказавшийся поблизости к тому роковому месту.
И такого человека Ромашов видел перед собой. Это был доктор Панкратов.
Теперь, когда Ромашов спохватился, что действия Грозы и Лизы нельзя расценивать как действия обычных людей, у него словно глаза открылись. И каждый шаг Панкратова, каждый его поступок и даже выражение его лица Ромашов теперь воспринимал уже совершенно иначе, чем прежде.
О нет, не ради прекрасной Тамары пришел сюда Панкратов. Не ради нее приходил раньше, когда его выследила ревнивая Галя. Не на Тамару жаждал он полюбоваться. Панкратову нужно было увидеть сына Грозы и убедиться, что с ним все хорошо. И та нежность, которая была написана на его лице, та всепоглощающая забота, та самоотверженная готовность в любой миг прийти на помощь не имели к Тамаре никакого отношения. Не на нее смотрел Панкратов – он смотрел на сына Грозы.
Да, несомненно! Панкратов принял от гибнущих Грозы и Лизы внушение неодолимой силы, принял приказ, которому у него не было возможности противиться. Забота об их детях с той минуты стала для него первоочередной задачей. Все прочее сделалось несущественным, что бы это ни было. Отныне вся его житейская и профессиональная изобретательность была направлена на то, чтобы обеспечить этим детям безопасность. Панкратов, одинокий холостяк, прекрасно понимал, что появление у него двух младенцев будет объяснить очень сложно, если не невозможно. К тому же вряд ли он сможет заботиться о них так, как хотели бы того их родители. И тогда он стал искать для них семьи, в которых они стали бы родными, любимыми и не испытывали бы материальных трудностей.
Для мальчика такая семья нашлась сразу. И она известна Ромашову. Но куда Панкратов подевал девочку?
Сейчас Ромашова больше всего интересовало именно это. И он намеревался вызнать это у доктора, чего бы это ему ни стоило!
Ну и вообще следовало добиться, чтобы Панкратов признал подмену ребенка Морозовых. Одно дело, что Ромашов чувствует, но совсем другое – словесное признание. На это как-то можно ссылаться – хотя бы для того, чтобы официально задержать Панкратова.
Короче, не миновать дружеской беседы с Панкратовым! Или не вполне дружеской, это уж как повезет…
Ромашов проломился через кусты, за которыми таился доктор, и оказался в укромном уголке. Между ним и домом стеной стояли деревья, с другой стороны был пустырь.
«Тем лучше, – подумал Ромашов. – Никто не увидит того, что я с ним сделаю! Мне сегодня везет на укромные уголки!»
