И правда, чего это он так взбеленился? Трапезников часто говорил, что он слишком горяч и тороплив – слушает, но не слышит. На самом деле Трапезников все объяснил понятней некуда. Может быть, он Грозе и доверяет, но люди, которые сегодня прибыли в Сокольники, – они-то и слыхом о Грозе не слыхивали, они и знать не знают, на что он способен. И если во время того великого дела, которое им предстоит, кто-нибудь из них будет хотя бы краем сознания опасаться слабости какого-то там мальчишки – это повредит общему результату. Что же, ради своего тщеславия Гроза был бы готов поставить все под удар? Нет! Значит… значит, нужно усмирить гордыню и делать то, что им поручено. Охранять дом.
– А я пойду посмотрю, как там Нюша, – проговорила Лиза, и Гроза даже вздрогнул: она словно бы ответила ему! Да, да, она прекрасный медиум, но как же хочется верить, что Лиза так легко воспринимает его мысли потому, что…
– Да, – шепнула она. – Конечно!
Гроза почувствовал, что дрожь пронизала все его тело. У него даже руки затряслись. Если бы не Павел, который угрюмо сопел поблизости, он бы сейчас… Он бы сейчас!..
– Я обойду вокруг дома погляжу, что и как, – резко сказал Павел. – Идешь со мной, Гроза? А ты, Лиза, вроде к Нюше собиралась?
Лиза смущенно вскочила и прокралась в дом, боясь даже скрипом половицы нарушить торжественную тишину, необходимую тем, кто собрался на чердаке.
– Интересно, который сейчас час? – пробормотал Гроза.
Павел сунул руку в карман и достал круглые тяжелые часы. Они достались ему в наследство от приемного отца, некогда приютившего его в Гельсингфорсе. Это были часы «Сальтьер» знаменитой мозеровской фабрики
[71], причем заводились они не ключиком, а ремонтуаром
[72], и должно было случиться что-то посерьезней удара по голове, чтобы Павел забыл достать их из кармана и завести – желательно так, чтобы это действо наблюдало как можно большее количество зрителей. У Трапезникова тоже имелись мозеровские часы, причем с надписью на крышке «Hy Moser & Co» – это клеймо ставилось только на самой дорогой продукции! – однако он никакого спектакля из заводки механизма не делал.
– Без четверти двенадцать, – прошептал Павел, всмотревшись в смутно белевший циферблат. – Уже скоро. Эх, хоть бы одним глазком взглянуть…
Гроза кивнул, вспоминая сосредоточенные, отрешенные лица людей, которые, лишь только стемнело, начали собираться к ним на дачу.
На линейке прибыли только двое, остальные на извозчиках, однако к дому все подходили пешком: такое количество лихачей, которые вдруг начали бы подъезжать к скромной даче бывшего учителя, только у ленивого не вызвало бы любопытство. Грозу сначала удивило, что гости приходили так уверенно, словно бы по знакомому адресу, хотя он раньше никого из них, кроме Дога, здесь не видел, а потом он догадался: эти люди или бывали на этой даче в былые времена, или, что верней всего, Трапезников мысленно и адрес им сообщил, и обрисовал маршрут. Это для оккультиста его уровня было делом самым пустяковым – особенно по сравнению с тем, что предстояло совершить этой ночью.
Каждый из гостей нес саквояж или небольшой чемодан. Но один из них – невысокий, чернобородый, очень бледный – привез такой тяжелый кофр, что не смог тащить его сам: ему помогли Дог и Трапезников. Гроза тоже порывался, однако Николай Александрович резко качнул головой, и пришлось отойти.
Это была еще одна капля в переполненную чашу обид.
– Слушай, Гроза, – вдруг схватил его за руку Павел, – я тут подумал… Ну ведь ты можешь, ты можешь увидеть, что там происходит! Можешь услышать! И передать мне! Это же несправедливо, если мы так и не узнаем, так и не увидим ничего. Ведь это какая школа была бы для нас!
У Грозы даже дыхание перехватило. Павел высказал то, о чем он сам мечтал.
«Я только на минуточку гляну. Да, это уроки, которых мы еще не видели и неизвестно, увидим ли… Может быть, у меня лучше бы получалось посылать эти губительные вибрации, если бы я видел, как это делается!» – подумал Гроза.
Уже не владея собой, он встал так, чтобы смотреть на завешанное черным чердачное окно, и простер к нему руки. Он вспомнил слова Николая Александровича: «Если желаешь узнать то, что от тебя скрыто, ты должен позволить этому желанию завладеть всем существом твоим!» – и почувствовал, что все его силы словно бы перелились из сердца и мозга к пальцам. Он успел заметить – или ему это только показалось? – серебристые нити, а может быть, травинки, которые словно бы выросли из кончиков пальцев и протянулись к чердачному окну, впились в наличники, сетью оплели оконную раму и просочились сквозь трещину в стекле… И тогда Гроза увидел то, что хотел видеть, и ощутил то, что хотел ощутить.
…На чердаке было тесно – кругом стояли люди в длинных черных одеяниях, с черными повязками на лбу. В полумраке все они казались на одно лицо, и Трапезников выделялся меж ними только высоким ростом и седыми волосами.
В воздухе витал душный и чуть горьковатый аромат курений. Везде горели свечи, но не обычные, белые, а разноцветные. Среди них больше всего было черных, коричневых и желто-зеленых. Трапезников учил Грозу, Павла и Лизу цветовым символам, и Гроза вспомнил, что черный значил смерть, коричневый – болезнь, а желтый – гниение ран.
Пол был исчерчен с помощью красного мела латинскими словами. Они образовывали так называемый магический квадрат, один из тех, которые используются для усиления силы заклятий.
В центре были написаны слова:
M A G U S
A F E O U
G E E G
U O E F A
S U G A M
Название квадратам давались по первому слову. Этот назывался MAGUS, то есть маг. Он способствовал обретению магической мощи собравшихся. Его только что начертал Трапезников, провозгласив:
– Fons et origo!
[73]
От его голоса Грозу пробрала дрожь, картина, которую он наблюдал, поколебалась, однако он снова собрался с силами – и зрение прояснилось.
Трапезников передал мелок чернобородому гостю, который привез тяжелый кофр. Тот принялся рисовать на полу следующий квадрат, называемый LARVO, что переводилось как «околдовывать», и предназначенный усиливать колдовские чары. На полу появились слова:
L A R V O
A D U F V
R U U R
V F U D A
