Хотя и повторявшие «Дредноут» во многих отношениях лодки нового класса «Вэлиант» имели совершенно новую систему хода и почти совершенную обтекаемость, рубка, похожая на плавник, позволяла сократить сопротивление. Успешность подтвердил пример первой лодки этого класса, «Вэлиант». Полностью законченная к июлю 1966 года, она вскоре установила рекорд 28-дневного безостановочного подводного перехода из Сингапура, длиной в 12 000 миль. Вскоре подводные патрули, продолжавшиеся месяц, стали обычным делом.
За первой лодкой должны были последовать «Уорспайт», «Черчилль», «Конкерор» и «Корейджес». Ожидалось, что они будут служить в течение 20 лет. Все они были созданы между 1966 и 1972 годом и были немного больше «Дредноут», имея длину в 86,8 метра и подводное водоизмещение в 4500 тонн.
Старшина Брайан Тилли, специалист-акустик, с которым мы уже встречались — он рассказывал о своем опыте плавания на лодке нового класса «Порпойс», — был среди тех, кто переучился для работы на атомных лодках. Он считает переход с обычных субмарин на атомные подлодки удивительным опытом:
«Я поступил на “Уорспайт” в 1965 году, когда она только пришла с верфи в Барроу, где ее “крестила” жена тогдашнего премьер министра, госпожа Мэри Уильсон. Мы ушли в Шотландию, в Фослейн, на базу атомных подводных лодок на Клайде, откуда и начали свою работу. Именно отсюда мы отправились на охоту и нам пришлось очень быстро привыкнуть к новому — долгим путешествиям под водой, для меня самых долгих, в каких я когда-либо участвовал. Мы ушли под воду, едва покинув Фослейн, и поднялись на поверхность в Малаккском проливе через четыре недели. Мы обогнули мыс Доброй Надежды на расстоянии 60 метров и встретили Рождество в Индийском океане.
На борту мы жили хорошо. Были три столовые: для старших рядовых, для младших рядовых и офицерская кают-компания. Все старшие рядовые подводной лодки были вместе. У нас были отдельные койки в помещении на двоих. Если на борту были гости, то они спали на специальных койках в торпедном отсеке. Самой большой роскошью была ванная комната, хорошие души и туалеты. Еще можно было курить на борту, — это всегда решал командир. На “Уорспайт” мы курили все время.
Сначала мы направились на учения, которые всегда проходят в стратегически важных районах, например в Исландской впадине. Сонары у нас были гораздо более сложными. Вся носовая часть лодки была сонарным куполом, и работы было страшно много. Оборудование создавалось с тем расчетом, чтобы в случае войны опознавать и топить вражеские корабли. Для нас самым главным было слежение. Русские занимались тем же самым. «Уорспайт» развивала очень большую скорость, и при движении под водой на скорости надо было всегда иметь в виду возможность столкновения. Соленая вода — отвратительная среда для действий. Ничего нельзя принимать на веру. Даже имея показания радара, возможность понять, куда входишь, очень мала. Можно было столкнуться даже со своей собственной добычей. Один из молодых ребят на “Уорспайт” просил меня: “Старшина, что будет, если мы столкнемся с чем-нибудь?” Мне пришлось ответить ему, что в этом случае он ничего не поймет — все произойдет слишком быстро. Можно было столкнуться с чем угодно, что находится под водой, даже с китом. Стадо китов могло действительно стать проблемой, особенно если надо было уловить что-то над собой. Не было надежды услышать, что творится с другой стороны косяка из-за шума их “разговоров”. Киты весили примерно по 60 тонн каждый и могли опускаться больше чем на 60 метров. Другая неприятность — дельфины. Они испускают пронзительный свист который “убивает” сонары. На “Уорспайт” у нас не было проблем, кроме смены командиров. Так много зависит от руководящего человека».
Командир со своей стороны мог бы сказать то же самое о команде, особенно во время долгих патрулей. «Уорспайт» продолжала поход, который был в то время самым долгим для подводной лодки; он длился 112 дней. Следующие походы были еще более долгими. Пришлось построить фальшивые палубы для хранения консервов и обычных вещей. Продолжительность похода считалась главным новшеством, не столько для лодки, сколько для команды. Без сомнения, это было время проверки всех сторон жизни на судне. Механик Фултон оставил в своем дневнике известную запись: «Слава богу, поход закончен!»
То же чувство было и у остальных. После почти трети года, проведенной на таком ограниченном пространстве, некоторые черты характера или странности, которые в той или иной степени были у каждого, наверное, стали невыносимо раздражать Но что они сделали, когда сошли с лодки? Как пишет другой ветеран «Уорспайт», лейтенант-коммандер Боб Харбо Буш:
«...перед тем как отправиться по домам, мы пошли в ближайшую пивную, чтобы в последний раз выпить вместе. Мы собрались группой и говорили о подводных лодках. После долгого похода возвращаться домой нелегко. Никто не знает, как это трудно. Шума больше, чем на лодке, и никогда, кажется, не понимаешь, о чем это они. В конце концов говоришь: “Хоть бы снова оказаться в море”, а она отвечает: “Ну и отправляйся туда”. После давки на лодке хочется как-то побыть одному. Поначалу это желание казалось непростительным, а потом мы с женой все поняли, и я уехал, чтобы немного полазить по скалам. С подводниками это бывает не так уж редко. Думаю, этим наша ситуация отличается от того, что было во время войны, когда домой возвращались из гораздо более долгих отлучек».
Хотя Королевский флот понимал своих людей и в случае особых травм и ранений оказывал им помощь, он никогда не баловал их. Но начиная с «Дредноут» и на протяжении первого десятилетия существования атомных подлодок, командиры и офицеры бытового обслуживания обнаружили, что у них меняется поведение. Это назвали внутренними эффектами долгих патрулей для самих моряков и для их семей. Проблема отсутствия, с которой сталкивались все подводники, теперь дополнилась тем, что они просто не видели дневного света по несколько недель. В отличие от матросов надводных кораблей, доступных для радио, доставки газет и почты, для телефонной связи, подводники, служившие на атомных подлодках, ничего этого не имели. Единственный способ связаться с внешним миром описан одним из рядовых как «вспышки новостей»:
«Иногда мы бывали в море по два месяца. В это время переписывались радиопередачи — для общей информации. Длинные статьи, может быть государственной важности, сокращались до 25 слов, и из такого сокращения с трудом можно было что-то понять. Короче говоря... как только закрывается люк, ты выпадаешь из реальности. Следующие два месяца или больше не знаешь ничего, что происходит во внешнем мире, — кроме, конечно, как о войне или другой какой заварухе, в которой мы должны были бы участвовать как подводники. И если ты не склонен к постоянным переживаниям — а могу сказать, что на борту атомной подлодки таким лучше не быть, — в незнании есть странная свобода. У тебя могут угнать машину, твой дом может сгореть, жена может сбежать с молодцом из соседнего дома — а ты об этом не знаешь, а если даже и знаешь, то поделать ничего не можешь, так что зачем волноваться? Это лишнее».
Еженедельные послания от жен и родственников ограничивались 40 словами, за исключением особых обстоятельств. Сказать, что текст подвергался цензуре, было бы преувеличением. Однако послания читали на береговой базе перед тем, как отправить их на субмарину, и послание могли вернуть, если считали, что оно может отрицательно повлиять на получателя или лишить его равновесия. Когда обычными стали более долгие патрули, продолжавшиеся больше 70 дней, трудности, переживаемые дома, стали обширнее. Могло даже потребоваться вмешательство офицеров — специалистов по оказанию поддержки семьям, хотя на береговых базах подводных лодок было создано достаточно сильное общество.
