Немногочисленные азиатские сказки добавляют ряд замысловатых подробностей, не имеющих касательства к главному сюжету. Например, в арабской сказке «Зерендак» людоед Абу Фрейвар назван гулем (вампир и пожиратель трупов из доисламского фольклора). Он пытается скормить трем сестрам… свои уши. Запретная комната пуста, но из ее окна видны кладбище, гуль, выкапывающий из могилы труп, и погребальная процессия! После отправки сестер домой героине вроде бы удается обмануть людоеда, но в последний момент он догадывается обо всем и вонзает в нее ядовитый коготь. Сундук с телом героини плывет по волнам, его выуживает сын султана, он вынимает коготь и т. д. Под конец Абу Фрейвар раскаивается в своих преступлениях и поражает себя кинжалом
[357].
Жених с того света
Всадник взорами сверкнул
И, девицу взяв в объятья,
На нее огнем дохнул.
Мицкевич А. Бегство
[358]
Хотя половые акты в типах 311 и 312 отсутствуют, эротический подтекст этих сказок отрицать нельзя. Опасности подвергаются исключительно девушки, которых враг (заколдованный принц) берет в жены или невесты. Однако сказки эти не фривольны и не радостны. Они наводят на мысль о маньяках, представлявших угрозу для женского пола. Нам нужно понять, были ли они существами из плоти и крови или некими зловредными духами. Дать ответ нелегко: в отличие от ведьмы, чья мертвенная сущность проступает даже в ее «светлых» воплощениях, образ жениха неустойчив.
Почти каждая сказка предлагает свою версию — волшебник, рыцарь, карлик, дьявол, человек, тролль, великан, конь, медведь, водяной и т. д. Попытаемся, как обычно, исключить дополнительные мотивы, в первую очередь — запретную дверь.
Те, кто усвоил теорию Проппа, без труда выстроят логическую цепочку его рассуждений: тайная комната — тайна — тайный обряд — инициация. В мужских домах в таких комнатах хранились святыни племени, запрещенные для неофитов. После совершения обряда комната переставала быть тайной. Пропп выявляет несколько разновидностей содержимого запретной комнаты (чулана). Две из них — портрет красавицы и закованный в цепи враг (змей, Кощей) из типа АТ 552 («Животные-зятья») — он считает «результатом художественного творчества». Найденных героями живых красавиц (в нашем случае им соответствуют обитатели темницы) можно списать на плохо изученные брачные запреты: женщины в мужских домах жили в особых помещениях, куда мужчины не входили. Святую Троицу и адский огонь ученый готов отнести к глубокой древности: в мужских домах в запретных помещениях находились изображения солнца и луны. Животное-помощник — это, конечно же, дар неофиту, поэтому его обнаружение героем русских сказок не создает никакого конфликта
[359].
Говоря об изрубленных телах, Пропп дает волю воображению. Сомневаюсь, что описанная им процедура имеет отношение даже к ритуалам дикарей. Посвящаемому якобы демонстрировали мертвые тела — их накладывали на него, он проползал под ними или шагал через них. Далее цитирую дословно: «Этим, очевидно, символизировалось убиение самого посвящаемого. Убивается не сам посвящаемый, а другой за него — фиктивно. Возможно, что этому заместительному убийству предшествовало настоящее убийство одного из остальных, который в этих случаях поедался»
[360]. Кем был этот несчастный? Нерадивым учеником, которому при посвящении оттяпали голову, а не палец?
О других обрядовых толкованиях запретной комнаты мне неизвестно. Возможно, более грамотный, чем я, читатель вспомнит о каком-нибудь древнем табу на осмотр тел убиенных. Для меня же сказочный запрет теряет свою привлекательность, как его ни называй — «великая мифическая загадка» (Толкин) или «подавленный комплекс» (фон Франц). Природа запретного плода важнее самого запрета — и в Библии, и в сказке. Трупы важнее запертой двери.
Мотив подмены и переноса в корзинах и сундуках — чисто художественный. В мифах туземцев он тоже не имеет сакрального значения. Их герои подкладывают камень в корзину похитителя вместо себя или своих испражнений, представляющих немалую ценность
[361].
Таким образом, мы возвращаемся к личности убийцы. Выходцы из иного мира способны принимать обличья людей или животных, чтобы сойтись с женщинами, — от предков рода у дикарей до бесов-инкубов у христиан. В мифе арапеш (Новая Гвинея) змей в облике юноши уводит девушку в мир духов, где принимает свой настоящий вид. При содействии своей умершей бабки девушка убивает змея, сжигает дом со шкурами других змеев (ночью те сбрасывают шкуру, как наш знакомый питон) и бежит домой
[362]. Мы имеем почти готовый шаблон для типов 311 и 312, кроме опять-таки женских трупов. Могут путешествовать между мирами шаманы и колдуны-оборотни, также охочие до девушек, но и они убийцами не являются.
По всему миру курсирует образ жениха-мертвеца (сказочный тип АТ 365). Он есть и у дикарей, и у китайцев, и у славян, и у немцев, и у англичан. В Старшей Эдде Сигрун спешит к кургану, где похоронен ее муж Хельги, и сжимает призрак в объятиях, хотя его волосы покрывает иней, тело — смертная роса, а руки холодны как лед. В датской балладе мертвый жених слышит из могилы плач возлюбленной. Он вваливается к ней в дом с гробом в охапку и признается, что в могиле темно, как в преисподней, а от девичьих слез гроб наполняется кровью и змеи кишат у его ног. В истории, рассказанной польским автором XVII в. (имела место в 1597 г. в Вильно), жених-мертвец ускользает из магического кольца одного итальянского колдуна, использующего его в качестве домашнего демона
[363]. Легенд о призрачном женихе особенно много в Англии, Ирландии, Исландии, а также среди немецких народных баллад:
«Любовь моя и отрада,
Навек нам расстаться надо», —
Невесте сказал жених.
И лег он в сырую землю:
Лишь мертвых земля приемлет
В объятья могил своих,
Взаимоотношения умершего жениха и живой невесты довольно безоблачны, и мотив похищения возникает относительно поздно. Братья Гримм вдохновлялись знаменитой балладой Г. Бюргера «Ленора» (1773), переложенной на русский язык П.А. Катениным («Ольга») и В.А. Жуковским («Людмила», «Светлана», «Ленора»):
