Склонные к юмору японцы не могли не оценить столь бесподобный сюжет. В их сказке типа 326 торговец снадобьями Тасукэ беседует с оборотнем из старого храма. Оборотень возмущен его бесстрашием: все создания чего-нибудь да боятся. "Я боюсь золотых монет", — признается Тасукэ. "А я — вареных баклажанов! — восклицает растроганный оборотень. — Приходи завтра, будем пугать друг друга" (снова вспоминается Хлаканьяна с его "будем варить друг друга"). Назавтра оборотень швыряет в Тасукэ горсти золота, а тот с визгом носится по храму. Дух чуть не плачет от умиления, но Тасукэ вдруг открывает крышку чана, где варятся баклажаны, и учуявший тлетворный запах оборотень спасается бегством. Герою остается только подобрать с пола монеты.
Каковы особенности русских сказок? В типе 326 атмосфера по преимуществу жуткая, а не забавная, с рядом шокирующих подробностей, вероятно, заимствованных из быличек. Андреев даже выделил отдельный тип 326В, в котором герой не стремится познать страх, а просто сталкивается с буйством нечистой силы. Как правило, нечисть не концентрируется в одном месте, что легко объяснимо: подходящих замков на Руси не было, а в храмах и монастырях имелись свои борцы.
Барин или купеческий сын путешествует в сопровождении трусливого работника. В доме разбойников он кромсает на части снятое с дерева тело, так что хозяева в страхе разбегаются; на кладбище дерется с выходцем из могилы и велит ему доставить спящую царевну; ночует в землянке с лежащим там трупом и забирает его с собой; размахивая им, как плетью, изгоняет из деревни Смерть и спасает царевну от морских чертей и Сатаны; стравливает двух мертвецов — колдуна и висельника и использует обоих против чертей; заставляет побежденных чертей возить себя на лошади через трясину. В последнем случае герой явно перегибает палку. По совету ведьмы измученные черти топят его в болоте
[527].
Королевич, который ничего не боялся. Иллюстрация Ф. Грот-Иоганна (1900). Чего не вытерпишь роли заколдованной принцессы! Однако чертям тоже досталось на орехи
В типе 401, конечно, есть и заколдованный дворец, и черная королевна. Однако ночные события неожиданно принимают комический оборот. Черти напускают на героя фельдфебеля и ротного командира или, напутствуемые чертовым дедушкой, накаляют докрасна розги, чтобы всыпать упрямцу пару горячих. И лишь на третью ночь комизм отступает — не добившиеся от героя словечка черти притаскивают его родителей и сдирают с них кожу на глазах у сына. В сказках об окаменелом царстве заколдованная царевна велит герою (солдат, крестьянский сын) читать молитвы три ночи подряд, а во дворец сбегаются воинское начальство, палачи и дьяволы
[528].
Мотив поэтапного явления духа или обретения жертвой своего облика нашел оригинальное воплощение в сказке "Береза и три сокола". По сути дела, ее героиня — и дух, и жертва одновременно. Солдат читает взятую у священника книгу, стоя рядом с березой, а из дерева появляется красная девица: в первую ночь — по самые груди, во вторую — по пояс, в третью — целиком
[529].
У солдата из типа 330 отношения с чертями — панибратские, но тех, кто встречает его лицом к лицу (колдун, мертвец, леший), он может испугаться. Для борьбы с врагом годятся все средства — загнать в кожух или в дырку в стене, выведать секрет, ублажить табачком, нагрубить или дать пинок под зад. Правильно захоронив мертвеца, герой может заслужить его благодарность.
В толковании С.В. Голиковой солдат выступает своего рода "полупроводником" между мирами, чья задача — отправить на тот свет слоняющегося по земле мертвеца. Сходятся они на границе между мирами — в бане, новом или безлюдном доме, в "чужом" пространстве. Солдат остановился в нем по пути домой, а нечестивец незаконно его занимает
[530]. Казалось бы, при таком раскладе очень важно спалить врага в печке в форме намека на пресловутое трупосожжение. Но огня в этих сказках почти не бывает.
Не будь всех смелей!
Хотя сказки типов 326, 330 и 401 посвящены феномену страха, сами они не страшны. И не только из-за юмористического и куртуазного наполнения. Они искажают суть самого испытания — чудовища в них жалки и презренны. Не случайно среди них много чертей. Средневековые трактаты говорят о ничтожности и мнимости дьявола, лучшее средство борьбы с которым — смех и презрение. В позднеготических легендах, представляющих собой смеховую нейтрализацию страха, вызываемого дьяволом, он постоянно терпит поражения в рукопашной борьбе, пьяных состязаниях, пари и даже дебатах. В поэмах, вошедших в моду с XIII в., какой-нибудь проходимец (солдат, бражник, жонглер), угодив в ад, играет в карты с чертями или со Смертью и запросто отыгрывает у них души грешников
[531].
Люди романской эпохи относились к чудовищам намного серьезнее. Приведу образец нечистого места из проповеди Жака де Витри (1180–1244). Аббат и монахи-цистерцианцы сбились с пути и остановились на ночлег в незнакомом монастыре в лесу. Их хорошо приняли и стали угощать, но слуга сообщил аббату, что кони в стойлах отказываются от еды и в страхе рвут узду. Аббат велел братии есть только ту провизию, какую они захватили с собой, а угощения не принимать. Ночью им не было ни сна, ни покоя, а наутро аббат произнес "возвышенную и тонкую речь" о падении ангелов перед местными "монахами", которые тут же в смущении удалились. Монастырь исчез, а на его месте образовалась топь. Аббат со своими спутниками еле выбрались из болота. Обличительная проповедь спасла их от происков бесов
[532]. Гуревичу этот "пример" напомнил "позднейшие сказки об удачливых солдатах, осиливших нечистого", но нетрудно заметить, что настроение здесь иное. Угодившим в переделку цистерцианцам не до хитростей и зубоскальства — унести бы живьем ноги.
В чем же состояло древнее испытание страхом? Можно ли свести его к испытанию сном, как это делает Пропп? Шумерский герой Гильгамеш не должен спать шесть дней и семь ночей, чтобы получить бессмертие. Это испытание не на страх, а на пропповскую выносливость. У евреев ночь перед обрезанием называлась "ночью бодрствования". Не полагалось спать, потому что злые духи пытаются овладеть мальчиком до совершения обряда
[533]. А вот это уже ближе к истине.
