Творческая жизнь Вивьен даже чаще, чем личная, разворачивалась на глазах общественности. Этим она больше похожа на поп-звезду, чем на модельера, на актрису, нежели на художника. Хотя Вивьен и говорит о панке: «Я горжусь, что была его частью. В то время это было геройством», она, как все художники, неприязненно реагирует на вопрос о прошлых работах и со скукой в голосе о них отзывается, и, конечно, об этом конкретном периоде творчества она сказала все, что хотела, еще до того, как я учинил ей допрос. Любой, кто по той или иной причине просматривал газетные материалы, посвященные Вивьен, скажет, что, пропустив мимо ушей вопросы о моде или панке, она будет, вероятнее всего, говорить об обнародовавшем секретные документы Брэдли Мэннинге или об изменении климата, потому что мир Вивьен существует «сейчас», и этим она выделяется среди остальных не только как художник-интуитивист, но и как художник-труженик. Как она однажды сказала, мода как «ностальгия по будущему» обращена в прошлое, чтобы максимально прочувствовать настоящее. «Я пытаюсь вернуть в технологический процесс разумность и гуманность», – однажды сказала она о своих выкройках. И женщинам и мужчинам важны крой и ощущения, которые испытываешь, надевая ее одежду, а также великие идеи, о которых ее вещи шепчут или кричат.
«Древо жизни» Вивьен
Все не раз уже слышали о том, что у Вивьен нет тяги к коммерческому успеху, зато у Карло и Андреаса, надо полагать, ее хоть отбавляй. Конечно, Вивьен ничего не имеет против своего статуса, достатка и прочной базы, которую он обеспечивает, позволяя ей говорить об искусстве и политике. Ей все это нравится. И она знает, что база эта опирается на высокие каблуки коммерческой моды. Но так сложилось, что на большинстве самых продаваемых идей Вивьен ей заработать не удалось. Дополненная деталями футболка – идея Вивьен и Малкольма, юбка-тубус – задумка Вивьен, украшенный рисунками и разрезами деним (коллекция «Разрезай, рассекай и тяни», созданная Вивьен совместно с Андреасом) должны были принести невероятную прибыль, но материальная выгода от этих идей, ставших модными клише, досталась не ей. «Я никогда не боялась провала или того, что придется свернуть бизнес», – заявляет она живо как женщина, которая пережила нужду и успешно выбралась из нее. «В течение 30 лет, – говорила она в 2003 году, – я была себе судьей, и мое творчество должно было нравиться мне самой. Прежде всего нужно иметь способности. Талант. У меня он есть. Нужна сильная потребность ставить все под вопрос. Мне приходится делать все по-своему. Я все время создаю что-то новое – техническая, физическая сторона деятельности постоянно открывает передо мной новые возможности… На самом деле Шанель творила по тем же причинам, что и я: ее подстегивали собственная своенравная натура и отвращение к консервативному образу мыслей». А еще Вивьен пошла по стопам Шанель в том, что возглавила дом мод, который финансируется массовым потребителем. Ее творческую и политическую свободу подкрепляют вспомогательные линии одежды, аксессуары и каталог классических моделей.
Что же делает Вивьен самой собой с точки зрения дизайна? В ее одежде есть историзм, есть панк, есть крайний нонконформизм по отношению к большинству вещей – особенно визуальный – и есть ее особенное умение смотреть на окружающий мир свежим взглядом и придумывать все заново. Но самый важный вклад Вивьен в моду, все перевешивающий и доказывающий ее огромное значение для культуры, – это ее непоколебимая вера в то, что одежда может изменить образ мыслей людей. Мода как агитация и пропаганда. Это, говорит ее сын Джо, подтверждает, что она до сих пор привязана к миру панка – источнику ее репутации в мире моды и одному из редких периодов в истории костюма (и музыки), когда одежда меняла язык культуры. При этом Вивьен обладает огромной и, как мне кажется, заразительной верой в то, что касается личности, а нет ничего более личного, чем то, что ты носишь. «Думаю, по-настоящему мои вещи связывает воедино идея героизма, – смело заявила она в интервью перед ретроспективой в Музее Виктории и Альберта. – Одежда может подарить человеку лучшую жизнь». Вивьен всегда считала, что ее вещи «позволяют человеку быть настоящей индивидуальностью», и это в устах модельера одежды звучит как явное противоречие. Но Вивьен все время ловко балансирует на противоречиях. Она ими щеголяет, и это завораживает и огорчает одновременно. Число «индивидуальностей» Вивьен увеличивается в ходе модной революции, которая, она надеется, тоже играет свою роль в более масштабном бунте. И правда, одежда и идеи Вивьен, предлагающие альтернативу поколению, погрязшему в безнадежности и бездействии, дающие ему надежду и порождающие в нем протест, кажутся вечно геройскими и вечно панковыми. Так что уже долгое время вопрос состоит не в том, чтобы бороться с конформистским обществом, а чтобы, как сказал Карло Д’Амарио, обогнать его.
Вивьен дома в Клэпхеме со своими наградами, 2000
«В моде первый эффект, который ты должен произвести, – это создать красоту, сделать женщину красивой. Сшить одежду, которая идет. Именно в этом и состоит шик. Это ты сам. Так и есть, это понятно и без подписи… Мои работы уходят корнями в английское портняжное искусство… и в прошлое: когда обращаешься к прошлому, начинаешь видеть стандарты совершенства, хорошего вкуса, выраженного в том, как выполнены и как сочетаются вещи, какая им придана форма. Пытаясь копировать чужую технику, ты создаешь свою».
Изобретательность и практичность Вивьен, ее увлеченность силуэтом, историческими фасонами и тканями, особенно британскими – твидом, шотландкой и шелковой тафтой, – объединяют смелый нонконформизм ее лет в стиле панк с уважением традиций, яркой индивидуальностью и остроумной сексуальностью – очень по-британски. Как говорила Вивьен в годы «Seditionaries», а потом повторяла недавно в разговоре о бальных платьях из тафты, «твоя жизнь намного лучше, если ты хорошо одет». Кому придет в голову с этим спорить?
У моды как изящного или прикладного искусства своя история. На глазах у Вивьен искусство в современном городе претерпело изменения, а мода на какое-то время отстала. Вивьен это очень беспокоило. Искусство, по большей части в результате возникновения в XIX веке фотографии и в XX веке – кинематографа, лишилось своей изобразительной функции и превратилось в обсуждение правил создания изображения. Мир, каким он должен быть, и мир, какой он есть, создают диалог в искусстве. Мода же неизбежно отставала: хотя она является видом репрезентативного искусства, в ней все упирается в человеческие формы. Так будет, так и должно быть. «Мода живая, – говорит Вивьен, – потому что ей приходится быть ограниченной; и границы ее – человеческое тело. Сегодня мода живет и здравствует благодаря этим практическим ограничениям. Что для некоторых других областей искусства нехарактерно». Когда Вивьен начала активно общаться с Малкольмом и Гордоном и их друзьями из школы искусств, в художественных кругах того времени с легкостью согласились с тем, что изобразительное искусство умерло, а с ним, возможно, и минимализм и постминимализм. Получалось, что искусство опирается на невозможность собственного существования, на нечто загадочное. Но одежда и мода, даже в своем самом радикальном и полемичном виде, всегда возвращались к темам удовольствия и чувственности: как говорит Вивьен, никому не нравится выглядеть по-дурацки или смотреть на по-дурацки одетого человека. Эпатажной одежде как искусству следовало быть эпатажной и при этом привлекательной. «Культ тела, который мы исповедуем сегодня, – лишь часть истории. Греки хотели, чтобы одежда, как и искусство, отражала нечто большее, чем просто физическую красоту. Одежда должна была отражать все: красоту, добродетель, высокие моральные качества. Если она не отражает возвышенные чаяния нас как людей, значит, она не выполняет своего предназначения».
