Говоря о рабби Нафтали из Ропшиц, мы не можем не вспомнить его ученика, рабби Хаима из Цанза (ум. 1876), который – по-видимому, единственный из всех выдающихся знатоков Талмуда среди хасидов, – продолжал старую традицию занятий и, пользуясь его собственным своеобразным выражением, перелицовывал уже лицованную однажды одежку, да так, чтобы стала видна изначальная лицевая сторона. Не следует, однако, предполагать, что здесь имела место попытка синтеза, неоднократно испробованная на ранних этапах хасидского движения. Этот синтез, судя по всему, давно уже был отвергнут, поскольку хотя рабби Хаим и подчеркивал, что в конечном итоге учеба и «служение» – это одно и то же, но вместе с тем он и допускал, что, по его мнению, в учебе нет ничего, кроме Торы, а в молитвах – ничего, кроме служения.
Он был искусен как в талмудических дебатах, так и в экстатическом служении и не менее известен своими благими делами, равно как и глубоким познанием человеческой природы, но ему не хватало ряда свойств, необходимых для великого цадика, – в частности, цельности души, а также цельности тела и души.
О многих из числа великих в последующих поколениях говорилось, что они обладают всем, кроме единства основных своих свойств. Живым примером, опровергающим эту тенденцию, был рабби Йехезкель из Сенявы, сын рабби из Цанза. О нем говорилось, что он не желает основывать свои проповеди на всех текстах Писания, а ограничивается одной только Торой. Он говаривал про своего отца, что у рабби Хаима – душа Авеля, а о себе он говорил, что его душа содержит добрые элементы души Каина. Приведем еще одно из дошедших до нас высказываний рабби Йехезкеля: в числе приверженцев каждого цадика есть люди, более преданные его идеям, чем он сам, только эти люди сами об этом не знают.
При всей обширности имеющегося в моем распоряжении материала, я все же не в состоянии нарисовать достаточно подробный (насколько мне хотелось бы) портрет рабби Шалома из Белз, известного цадика и основателя «династии». Однако некоторые из его свойств настолько замечательны, что я не могу не сказать о них хотя бы немного.
Упомянем в этой связи два аспекта. Один – это идея исповеди. Рабби Шалом настаивал на том, чтобы его хасиды рассказывали обо всех «странных мыслях», приходивших им в голову, то есть обо всех искушениях и фантазиях, отвлекавших их во время молитвы. Он слушал все их признания с неослабевающим вниманием, и это способствовало еще более полному воплощению идеи освобождения, свойственной хасидизму.
Другой аспект – это его отношение к браку. Общеизвестно, что в кругах набожных людей само по себе присутствие женщин, и даже законных жен, расценивалось как «отвлекающий» фактор. Это связывалось не с природой женщины как таковой, а с идеей первородного греха, неотъемлемо связанного с женщиной. Но похоже, что для рабби из Белз первородный грех был не страшен, поскольку его часто видели сидящим рядом с женой, как Адам и Ева в раю перед грехопадением, когда женщина все еще была «помощницей»
[5]; исходное состояние после сотворения мира было восстановлено.
Новая и достаточно необычная ситуация сложилась в случае с рабби Ѓиршем из Жидачева, чьими учителями были Провидец из Люблина, а также рабби из Сасова и рабби из Козниц. Все братья и племянники рабби Ѓирша составляли большую семью, которая вместе с тем была общиной, главой которой рабби Ѓирш и являлся. Между братьями существовала очень тесная внутренняя связь, и когда, как гласит легенда, рабби Ѓирш, старший из братьев, очень серьезно заболел, то один из его младших братьев, объявив, что рабби Ѓирш «нужнее здесь, на земле», предложил небесам себя в замену, и его жертва была принята.
Рабби Ѓирш был самым истинным каббалистом из всех учеников Провидца из Люблина, в том числе и в своей повседневной жизни. Он не мог поднести стакан воды к губам без каваны, не сосредоточившись на каббалистическом значении действия в момент его совершения. Не будучи уверенным в себе, он опасался, даже в возрасте старше сорока лет, что может попасть под власть планеты Венера, в сфере которой перемешано добро и зло. Подозрения вызывало у него и то обстоятельство, что к нему в ученики шли так много хасидов – он опасался, не замешан ли тут Сатана. Сомнения терзали его потому, что он слишком серьезно относился ко всему на свете, включая и связь между внешней и внутренней помощью, которую он ощущал себя обязанным предоставлять каждому из своих хасидов. Ведь как же ему уделять личное внимание каждому из них в такой толпе?
Его неприятие верховенства в любой форме или каких бы то ни было притязаний – либо для себя, либо для другого цадика – имело непосредственную связь с его общими воззрениями. Он был твердо убежден, что хасид, считающий своего рабби единственным истинным рабби, на деле является идолопоклонником; все же, что нужно хасиду, это найти себе рабби, который соответствовал бы его потребностям и складу характера, такого рабби, который мог бы оказывать ему помощь сообразно его личным надобностям.
Рабби Йеѓуда-Цви из Роздола (ум. 1847), племянник рабби Ѓирша, развивал взгляды своего дяди относительно статуса цадика с учетом собственного неверия в свои силы. Он осознавал, что не обладает могуществом цадиков былых времен, которые были в состоянии изменять мир. Принципом, определяющим состояние его души, была уступка своего пространства, сдача своих позиций. Он определял свой принцип как «ничто», или «несущественность» и полагал, что его подход также необходим для существования этого мира.
Рабби Ицхак-Айзик из Жидачева (ум. 1873), также племянник рабби Ѓирша, не уделял особого внимания статусу цадика, но при этом подчеркивал положительный фактор взаимоотношений цадика со своими хасидами, которые, во-первых, основываются на принципе взаимных уступок и, во-вторых, должны интерпретироваться с учетом зачастую неверно понимаемого авторитета, которым цадик пользуется у хасидов и который не является независимым фактором, но обусловлен религиозными воздействиями, равно как и является составным элементом таких воздействий.
В целом мы можем утверждать, что школа Жидачева внесла существенный вклад в дело критической оценки всей сферы взаимоотношений, существующих между цадиком и хасидами, и способствовала их новому и более точному определению.
Школа Пшисхи, возникшая в Люблине, и школа Коцка, начала которой зародились в рамках школы Пшисхи, представляли собой крупные, независимые общинные структуры. Но невозможно должным образом осознать всю значимость этих школ, не познакомившись с их основателем, известным под именем Йеѓуди.
Йеѓуди звали, как и его учителя, Яаков-Ицхак, но поскольку считалось неподобающим кому бы то ни было использовать имя учителя в его присутствии, то его и стали звать просто Йеѓуди, то есть Еврей (на иврите). Это прозвище настолько привилось, что со временем даже цадики стали называть рабби из Пшисхи просто Святой Йеѓуди, то есть Святой Еврей. Имя это, однако, весьма символично и соответствует непростому характеру этого человека. Еще мальчишкой Йеѓуди отказывался молиться в установленные часы и в компании других хасидов. Не помогали ни упреки, ни взбучка. Но потом его отец заметил, что после наступления темноты мальчик забирается на крышу дома молитвы и молится у чердачного окна – и так день за днем. В более старшем возрасте он пристрастился молиться в амбаре, где его никто не мог видеть. Уже тогда он пользовался репутацией знатока Талмуда, но никто не имел даже представления о том, как он служил Богу в сердце своем. Считалось, что он не бывает в микве, поскольку никто не видел его в компании тех десяти или более человек, которые спускались на глубину девяноста ступеней, чтобы окунуться в ледяную воду. Они ходили группами, чтобы не так боязно было спускаться по бесконечным скользким ступеням, а также чтобы раздуть огонь и хоть немного согреть воду. Но Йеѓуди ходил в одиночку, окунался, не разводя огня, потом так же тайком возвращался домой и принимался за изучение каббалы. Случалось, что на рассвете молодая жена Йеѓуди находила его лежащим без чувств, лицом на книге.
