16. На что похож сей рассказ? Да на тех, кто благодаря Буберу начали копать в своей печи. Жаль мне их. Жаль, что не удостоились того, что удалось Буберу.
Но вернусь к отбросам и жемчужине. Не всякому пришлось по душе, что Бубер вызволил жемчужину из мусорной кучи. Нашлись такие, что зажмурились и остались с закрытыми глазами, лишь бы не видеть жемчужины, а другие сделали вид, что жемчужина по-прежнему скрыта сором и их дожидается.
О первых промолчу, о вторых скажу. Когда они склонились долу, чтобы поднять жемчужину, обнаружили одни отбросы, потому что Бубер опередил их. Из зависти, из глупости, а может, по безграничной наивности, они говорят: мы нашли ее, вот она – у нас в руках. Был один такой, что похвалялся мне, будто есть в его владении целые пачки хасидских историй, а поскольку он сам потомок хасидов, я и отправился к нему, так, на авось. И что ж я у него обнаружил? Варианты имен и варианты текстов, лучшие из которых были написаны в свое время Бубером, чудным буберовским стилем.
Если я позволил себе тут излишнее многословие, то исключительно из назидания позволил. Как часто случается, читает человек что-нибудь хорошее и думает, ведь и я так могу. А примется за дело, и в подметки первому не годится.
Я уже сказал, что Бубер – отец всех, пишущих короткие хасидские истории, и сегодня, во времена хасидского просперити, их книгами полнятся многие книжные шкафы. Да только сердце ими не наполнишь.
17. Все, что Бубер написал до переезда в Страну Израиля, он написал по-немецки, и с немецкого языка его книги были переведены на все прочие языки. Кроме Эйнштейна, нет другого такого известного в мире великого еврея, как Бубер. Уж сколько раз доводилось мне слышать, как знаменитые иноверцы превозносили Бубера и говорили о нем с беспредельным восхищением. Благодаря Буберу, иные из них поняли, какой негасимый свет несет народ Израиля, а другие – что им следует по крупицам вычищать из собственной души антисемитизм, впитанный с молоком матери. Говоря о Бубере, как не вспомнить слова пророка: «Посол, к народам посланный» (Иеремия, 49:14).
18. Ради Мартина Бубера, изложившего по-немецки истории 18. Бешта, я закончу свою статью одним из рассказов о Беште.
Зять Бешта был из немецких земель. Как-то раз он захотел съездить в страну Ашкеназ, то есть Германию, припасть к могилам предков. Бешт ему сказал: «Возьми с собой шофар». Взял он с собой шофар, но очень тому дивился, поскольку дело было в конце месяца нисана, а Ашкеназ же не столь далекая страна, и до Новолетия оставалось более пяти месяцев. Отправился он в путь, и прибыл на место, и припал к родным могилам. Возвращаясь, сбился с пути, и когда пришло время Новолетия, оказался в пустынном месте, вдали от городов и селений. Огорчился он, что не дано ему помолиться в общине, и возрадовался, что может исполнить заповедь о шофаре. По прошествии времени вернулся к тестю своему, Бешту. Сказал ему Бешт: «То место пустовало с шести дней Творения и не удостоилось слышать звук шофара. Если бы ты туда не забрел и не протрубил бы там в шофар, уже теперь исчезло бы то место с лица земли».
Рассказ этот – притча, и говорит он по существу обсуждаемого нами предмета.
газета «Ѓа-арец», 7.02.1958
История об одном деянии, или хасидская байка
К 85-летию Бубера
Много важных книг написано Мартином Бубером – о Писании, философии и прочих премудростях, но более всего – о хасидах и хасидизме. Славой и признанием овеяны хасидские истории, вышедшие из-под его пера, и обрели известность на многих языках. Расскажу-ка я историю о Бубере и хасидизме.
В годы великой войны я проживал в Лейпциге. Кое-что из того, что я тогда пережил, описано в моей повести «Вот пока и все» (עדהוה). Жил я среди братьев наших, выходцев из Галиции, Польши и Литвы, в их синагогах молился и с ними общался, а особенно с раввином рабби Давидом Фельдманом, благословенной памяти праведником, который в те дни был председателем раввинского суда в общине богомольных. И каждый день, до полудня, прежде чем идти разбирать всевозможные тяжбы, число которых умножилось вследствие войны, сидел рабби Давид со мною над листом Талмуда.
Однажды пришел я к нему и не застал хозяина. Где ж он? Пошел к доктору Гольдману. Четыре раввина управляли тогда в Лейпциге, доктор Феликс Гольдман и доктор Карлебах возглавляли городские общины, а раввин рабби Давид Фельдман был раввином общины богобоязненных, и еще один раввин был там, поскольку галицийские богатеи искали для себя особого почета и устроили себе отдельную синагогу, и назвали ее Гинденбургской
[308], и взяли себе раввина в дополнение к прочим раввинам, чтобы наставлял их в Торе и заповедях и во всем, что им надобно, кроме связей с властями, каковые связи уже находились в руках местных зажиточных домовладельцев.
Покойный доктор Феликс Гольдман не был знатоком Торы. И сионистом тоже не был. Но его любовь к евреям была столь сильна, что следовало бы позавидовать ей всем праведникам того поколения. (Его вспоминает рав доктор И.Д. Вильгельм из Стокгольма в книге, посвященной юбилею Зигфрида Мозеса.)
Пока я дожидался хозяина, пришла женщина с тремя дочерьми, а с ними – хасид, которого я уже неоднократно встречал на трапезах, что устраиваются на исходе субботы, и за прочими дружескими застольями. Поначалу он был хасидом ребе из Шинова, а когда тот цадик умер, перешел к ребе из Беложева. При каждой нашей встрече он рассказывал мне что-нибудь из хасидской жизни. Но в тот день он сидел молча, теребил свою бороду, прикусывал ее зубами и молчал. Что приключилось с ним? А приговорили его к выселению – его, и жену, и трех дочек, и не было им, куда идти.
Здесь не место вспоминать беды и невзгоды наших братьев, которых из-за войны согнали с насиженных мест, где живали еще их отцы и деды, и деды их отцов, и вынудили скитаться, не имея крова над головой, а когда находили место для ночлега, являлась полиция и изгоняла их снова. Так и та семья. Свой дом в Западной Галиции они бросили, спасаясь от фронта, и долго шли вдоль дорог, пока не очутились в Вене, а потом в Венгрии, а потом еще в ряде мест и добрались наконец до Лейпцига, потому что надеялись на помощь проживавших в Лейпциге родичей, только родичи тем временем покинули Лейпциг и ушли из города. Я не знаю, чем кормился тот хасид и чем кормил своих домочадцев, но сложность была не в пропитании, а в том, чтобы не выбили у них из-под ног землю, на которой обрели они шаткий покой.
Раввин рабби Давид вернулся расстроенным и печальным. По всему видно было, что ходатайство ему не удалось. Доктор Гольдман всяко старался помочь и отвратить беду, но ничего сделать не смог. Не из антисемитизма и не из особой нелюбви к галичанам присудили ту семью к выселению, а из-за нехватки продовольствия в городе. Коли Лейпциг с трудом обеспечивает продовольствием своих постоянных жителей, было бы несправедливо вырвать у них изо рта кусок и отдать пришельцу. Оттого отцы города постановили ограничить право жительства и тех, кто поселился тут без разрешения, изгонять силами полиции. Таково положение дел, и изменить ничего нельзя.
