Как признает сам Ли, приведенные им по этому поводу замечания относительно габитуса города Ковентри (Lee 1997: 136–140) слишком поверхностны и неполны для того, чтобы с их помощью можно было эмпирически продемонстрировать, “как габитус большого города возникает, развивается и воспроизводится” (ibid.: 140). Кроме того, как уже стало ясно из сказанного о “габитусе места”, социальную составляющую габитуса можно выявить только применительно к конкретному полю, в котором это габитус “обитает”, в котором он “действует и которое он непосредственно воспринимает как осмысленное и представляющее интерес” (Bourdieu/Wacquant 1996: 162). Эта социологическая интерпретация применима и в городской антропологии: например, можно предполагать, что различные города со сравнимыми формами капиталов порождают сходную “orthe doxa” (ibid.). В соответствии с этой аналогией габитус такого города, как Ковентри, с одной стороны, может быть охарактеризован определенными признаками и свойствами, но, с другой стороны, в качестве особенностей габитуса они приобретают значение только по отношению к иным, принадлежащим к тому же полю, габитусам:
Как “здравое суждение” находит то, что “здраво”, т. е. словно бы не зная, как и почему, точно так же и совпадение диспозиций и позиции, чувства игры и самой игры заставляет актора делать то, что он должен сделать, при том что это не обязательно открыто заявляется в качестве цели, т. е. помимо всякого расчета и самосознания, помимо дискурса и представления (ibidem).
Если следовать этой точке зрения, габитус большого города не существует как таковой изначально: его нужно очерчивать, принимая во внимание определенные – или еще подлежащие эмпирическому определению – констелляции поля.
В соответствии с этой посылкой Рольф Линднер (Lindner 2003: 49) в своем эссе о “габитусе города” полагает, что “внешний облик того или иного города [вырисовывается] не из отдельных свойств, а из особой, проявляющейся в сравнении с другими городами, комбинации свойств”. При этом действует простое правило: “Различия наиболее заметны там, где и общего больше всего”. Как уже указывалось в параграфе о “городском габитусе”, здесь надо рассматривать “город в целом” (Lindner 2003: 49; Lindner/Moser 2006: 7) – включая его фактические и возможные отношения с другими городами, – так как невозможно заранее решить, какие признаки и диспозиции релевантны для определения его позиции по отношению к другим городам. Габитус города, таким образом, определяется “как система диспозиций и предпочтений” (Lindner, 2003: 50), которая раскрывается лишь постепенно, в отношении к габитусу сопоставимых городов, т. е. в системе объективных позиций и структур.
В качестве примера Линднер под заголовком “Города как вкусовые ландшафты” описывает отношения между двумя городами со сравнимыми структурами капитала и противоположными типами капитала – Парижем и Лос-Анджелесом. Оба города обладают большим культурным капиталом, который, однако, размещается на разных полюсах: в одном случае это “культура высшего общества (философия, haute couture, музеи, духи, литература, авторский кинематограф), в другом случае – это массовая культура (теория дизайна, мода для бутиков, тематические парки, глянец, сериалы, развлекательное кино)” (Lindner 2003: 52). В то время как в “культуре высшего общества” главенствуют изысканные стилистические формы, которые в жизненных пространствах с соответствующей эстетикой порождают сравнимые вкусы, для “массовой культуры” характерно то, что в ней эстетические компетенции не ограничиваются какими-то определенными областями: “Художники-декораторы работают в области промышленного дизайна, художники по костюмам работают модельерами или даже шьют одежду, художники-графики и писатели работают в рекламе, в упаковочном и полиграфическом производстве”
[41]. Социальные акторы, действующие в описанных здесь полях, обязаны своими типичными характеристиками той позиции, которую они занимают в том или ином случае и которую они “в этой системе позиций и оппозиций отстаивают” (Bourdieu 1994: 110). Например, в области haute couture
[42] так называемые предметы роскоши (articles de luxe) приносят специфическую выгоду – отличие от прочих, – если с их помощью подтверждаются или заново маркируются позиции, тогда как в поле культурной индустрии и “красивой иллюзии” (Lindner, 2003: 52) соответствующие выгоды и изменения позиций могут быть достигнуты и за пределами традиционных культурных сфер.
Для вопроса о городском габитусе имеет значение то, что здесь сравнение между Парижем и Лос-Анджелесом осуществляется на основе доминирующего типа капитала, в данном случае – культурного. Таким образом расширяется фокус, и не только отдельные, конкурирующие друг с другом продукты культуры (например, литература, живопись, театр vs. косметика, мебель, кино) располагаются в культурном силовом поле, но и само это поле превращается в средство различения: выявляются и используются для сравнения в равной мере и типичные, и типизирующие признаки (“светский” vs. “гламурный”). Однако насколько убедительным кажется на первый взгляд это сравнение, настолько оправданным будет и вопрос, ухватывает ли характеристика Парижа и Лос-Анджелеса как “вкусовых ландшафтов” в самом деле “главный вид капитала” (ibid.) для габитуса обоих городов. Ведь нельзя исключить – как подчеркивает сам Линднер (Lindner 2003: 47), говоря о разных типологиях городов, – “что большинство городов образуют смешанные типы, так что классифицировать их можно только в соответствии с преобладающей в том или ином случае экономической составляющей”. И даже если логика поля
[43] и габитус обоих городов правильно описаны через выделенный здесь тип капитала, все еще остается более широкий вопрос о том, в каком отношении “логика городских вкусовых ландшафтов” находится с другими логиками – скажем, в политическом поле с его решениями, обязательными для множества людей, или в поле экономики с ее ориентацией на ограниченные ресурсы и положительное сальдо.
Преимущество концепции “габитуса города” заключается, несомненно, в том, что если удастся идентифицировать логику поля, то мы сможем расшифровать “город как целое” со всеми его материальными констелляциями, телесными практиками, социальными действиями и символическими связями. Правда, в этом случае сам габитус раскроется перед нами не с первого взгляда, а лишь постепенно, по мере того, как мы будем рассматривать его в соотношении с сопоставимыми диспозициями, привычками и практиками других городов. При этом нужно учитывать и отношения между позициями городов, связанных друг с другом в едином поле: пример этого мы видели выше, когда речь шла о Париже и Лос-Анджелесе, облик которых структурируют противоположные проявления одного и того же типа капитала
[44]. Однако остается невыясненным (поскольку он здесь и не ставится) вопрос о соотношении между изучаемым нами полем и конкурирующими или доминирующими полями власти, которые тоже оказывают определенное влияние на габитус и отношения городов. Хотя и можно утверждать вслед за Бурдье, что каждое поле обладает “своей собственной логикой, своими специфическими правилами и закономерностями”, все же “каждый следующий шаг в членении поля означает подлинный качественный скачок”, который приводит в движение весь “ансамбль полей власти” (Bourdieu/Wacquant 1996: 135, 143).
