7. Поскольку знание пронизывает, в частности, и так называемые жесткие факторы местоположения, происходит гибридизация “жестких” и “мягких” факторов, последствия которой для городских структур еще полностью не осознаны. Сопровождается этот процесс гибридизации новым боевым кличем региональной и муниципальной политики “Головы вместо бетона!”, а также актуальными дискуссиями по поводу структурного расширения понятия “инвестиции” и включения в сферу его охвата также человеческих ресурсов и знания.
8. Последнее, но не менее важное: процессы городского планирования, регулирования и управления (governance) настолько пропитываются потенциально неверным знанием, экспертизами и контрэкспертизами, что модусы и формы управления городами (ср. модную ныне область “creative city”) в целом меняются в направлении опоры на знание.
Эти тенденции, естественно, сопровождаются дискурсом, критическим по отношению к городу знания и обществу знания, что, впрочем, тоже можно рассматривать как явление внутреннее для пространственно-структурной трансформации, опирающейся на знание. Назовем хотя бы три пункта такой критики:
1. Роль “не-знания” возрастает экспоненциально. Поэтому Илья Срубар в порядке остроумного эксперимента запустил в оборот ярлык “общество не-знания”. Однако, отведя центральное место сокращающемуся периоду полураспада и потенциально неверному знанию (см. выше п.1), мы смогли модифицировать эссенциалистские коннотации этого возражения и сделать их плодотворными.
2. Диагноз “город знания/общество знания” – слишком общий, а потому не поддается эмпирической проверке. К тому же большие города всегда притягивали к себе передовое знание – и Вавилон, и Иерусалим, и Афины, и Рим, и итальянские ренессансные города, и Париж как столица XIX века, и Берлин, как мегаполис 1920-х (ср. Hans-Dieter Kübler 2005; ср. также наш небольшой исторический экскурс выше). Мы еще увидим более четко, как потенциальная неверность знания и экспертизы вводит неведомую прежде, т. е. структурно новую, действующую в каждом случае специфическим образом, динамику изменений в инфраструктуру городов (см. ниже раздел 6).
3. И последний пункт: диагнозы, выносимые городам с позиций парадигмы общества знания, зашоривают наш взгляд так, что за рамками картины оказываются систематические диспропорции и деформации. Эта парадигма перегружена слишком “позитивными” коннотациями. Применительно ко многим подходам это приходится признать, но к тому концептуальному проекту и результатам основанных на нем исследований, которые представлены здесь, это не относится. Наоборот, эта концепция подчеркивает новые формы систематических обострений диспропорций в рассматриваемых индивидуально “городах знания” в “обществе знания”.
Промежуточный вывод
Развитие знания, развитие города и развитие управления (governance) в городах посттрадиционных обществ знания вступают в новые отношения друг с другом. Они эволюционируют совместно: это сопровождается множеством конфликтов, противонаправленных процессов, откатов назад; это никогда не обходится без образования периферий и диспропорций.
[55] Таким образом, это в опосредованной форме относится теперь и к тем местам или субрегионам, где и близко нет никаких кластеров высокотехнологичной индустрии. Зачастую в таких городских пространствах динамика коэволюции города и знания действует “от противного” – с одной стороны, в форме структурного дефицита основанных на знании инновационных структур и социальных сред, способствующих развитию, а также в форме отсутствия притока мозгов (brain gain)
[56], с другой стороны – за счет новых процессов самоорганизации, поиска и объединения акторов в сети.
[57] Как в случае позитивной, так и в случае негативной эволюции города фокусировка внимания на знании (с поправкой на его потенциальную неверность), на динамике институтов, связанных со знанием, на общественных дискуссиях по поводу адекватных систем отсчета релевантности и оценок информации – против дурной обобщенности шифров “глобальное/локальное” – позволяет рассмотреть индивидуализированные пути развития и реконструировать специфические правила отбора и оценки, действующие в городах. Благодаря этому возникает возможность обнаружить новые важнейшие инфраструктурные “коды” развития городов.
В особенности применительно к отдельным городам и свойственным каждому из них специфическому таланту и профилю, слабым и сильным сторонам можно наблюдать радикальную перемену в отношениях между наукой и практикой, затрагивающую на самом деле их “генетический код”. Здесь формируется ядро нового порядка знания (Weingart 2001: 89ff.), который в городах характеризуется тесной связкой науки с остальными функциональными системами городского общества (т. е. политикой, администрацией, экономикой, правовыми институтами, а также “креативным классом”, семьей, здравоохранением, трудом и досугом, исключенными или неинтегрированными мигрантскими сообществами, “наземными войсками глобализации”, “оседлыми туристами” и т. д.). Соответственно, потенциально неверное знание, рутинные процедуры обследования и оценки, экспертные системы, ритмы экспертиз и контрэкспертиз во все возрастающей мере и специфичным для каждого случая образом определяют генетические коды всех городов.
4. Сердцевина городских форм габитуса: специфический “габитус знания” города
Для более точного определения специфики отдельных городов и путей их развития в настоящее время используются различные способы, между которыми происходит аргументативно-аналитическая конкурентная борьба. Один из наиболее перспективных способов – это адаптация концепции габитуса, разработанной Пьером Бурдье и другими в рамках “классовой теории”, и перенос ее на мезо – и макроуровень специфических базовых структур городских регионов и процессов их развития. При этом на передний план выходят прежде всего “латентные”, глубинно-структурные правила порождения городских практик, а не более “телесная” метафорика концепции габитуса, хотя и здесь нет принципиальной несовместимости с разговорами о “теле города”, о “мозге города” и о его текстуальной структуре.
