Внимание к габитусу знания представляется особенно важным применительно к городским контекстам, в которых как бы хронически происходят обмен и распределение идей, персонального знания и шансов – в качестве особых, потенциально неверных, волатильных и креативных форм знания. При таком взгляде города внезапно снова предстают весьма специфическими генераторами случайных личных контактов, шансов, обмена знаниями. Подобным образом знание наряду с основными зонами социального действия – экономикой, политикой, правом – “просачивается” также и в семью, в здравоохранение, в соотношение труда и досуга, в туризм и новые формы “оседлого осмотра достопримечательностей”, причем в самом широком смысле – так, что “систематическое научное знание определяет наше восприятие, нашу рефлексию, наши действия” (Weingart 2001: 8f.).
Это можно, разумеется, описывать и в противоположном направлении – как сциентизацию и медиализацию городской повседневности и повседневных же форм знания и житейской мудрости. Но это отнюдь не “нейтральный” процесс: представления о релевантности, заложенные в опыте повседневной жизни, трансформируются в карьерные модели, в стратегии занятий фитнесом, в “супер-современные” шоколадки с посчитанными калориями или в кулинарно-сознательное “медленное питание по плану”, в регулирование поведения в отношениях посредством консультаций у психолога (ср. принцип, которым когда-то руководствовались в жизни и в отношениях жители Дортмунда: “Жену можно сменить, футбольный клуб – никогда!”).
Этот процесс онаучивания специфически городского повседневного опыта сопровождается экспансией основанных на знании отраслей сферы услуг в городах. В особенности для творческих и инновационных процессов роль близости (proximity) представляется все более релевантной, несмотря на скачкообразный рост значения электронных средств коммуникации, а отчасти даже благодаря ему. Поэтому не удивительно, что детальные этнографические исследования взаимодействий лицом к лицу (“face-to-face interactions”, F2F) являются первостепенно важными для анализа габитуса знания.
Уровень взаимодействий лицом к лицу, свойственных им форм знания и познаний в настоящее время прямо-таки эйфорически открывается заново исследователями пространств в общественных науках и в экономической регионалистике как многофункциональная коммуникационная техника (Storper/Venables 2004). Под аналитическим лозунгом “Близость имеет значение!” (“proximity matters” Howells 2002) в противовес лишенным контекста теоремам транзакций, существующим в парадигме информационного общества, подчеркиваются теперь “коммуникационно-технологические” преимущества и развивающие городскую культуру структурные побочные эффекты коммуникации лицом к лицу – через перенос персонального знания, “неявного знания” и всего “неявного измерения” (“tacit dimension”) багажа человеческих компетенций. При этом, как уже было показано выше, труды Майкла Полани на данную тематику, опубликованные в 1958/1973 и 1985 гг., становятся объектом эйфорической рецепции. Толчок этой рецепции дали, кстати, японские разработки в области менеджмента знания, в ходе которых велись поиски пространственно контекстуализированных форм “создания знания” (“knowledge creation”). Целая школа сложилась вокруг Д. Нонаки и его коллег (Nonaka/Takeuchi 1997). Они отчасти опирались на существующее в японской философии понятие “ба” (“места”) как общего пространства для взаимодействий и позитивно развивающихся отношений. Между пространством контактов лицом к лицу и имплицитным, персональным знанием здесь образуется очень тесная связь не только на концептуальном уровне, но и на уровне менеджмента знания. Отчасти такие подходы приводят к возведенному в принцип локализму, отчасти к технократическим стратегиям кодификации, посредством которых делаются попытки перенести “tacit knowledge” с уровня “пространства очных коммуникаций” на уровень стратегических менеджерских решений в пространствах сетевых связей. Пока лишь изредка встречаются более утонченные комбинации локальной привязки и глобального сетевого охвата – например, в форме городского “Нового локализма” (см. Amin/Cohendet 2004). Стиль и охват локальных культур взаимодействия лицом к лицу, создание “дозированных” публичных сфер образуют при этом одну из главных “инфраструктур” габитуса знания того или иного города.
5. Эвристика изучения ландшафтов знания: перспективный путь к уточнению доминирующих кодов габитуса знания города
Итак, современная сага об обществе знания и городских взаимосвязанностях знания и пространства уже давно дошла и до пространства действий и инноваций городских регионов. “Knowledge-based economies” во многих местах уже считаются главными “моторами” (sic!) развития городских регионов. Однако большинство предполагаемых при этом причинно-следственных связей и квазисвязей определены туманно или лишь в общих чертах. Тем с большей смелостью обобщаются – всегда ex post – возможные взаимосвязи. Одновременно исследователи пространств (как экономисты, так и планировщики) открывают для себя нерыночные интерактивные и культурные контексты, которые оказывают важнейшее формирующее влияние на взаимодействие между процессами развития знания, пространства и города. В области основанного на знании городского развития на сегодняшний день работает уже множество подходов, однако они по большей части еще не учтены дискурсом социологической урбанистики в достаточной мере.
Между тем, прежде всего в новых “рефлексивных” подходах экономической регионалистики (Storper 1997) к изучению “городских регионов, основанных на знании”, есть множество вопросов и исследовательских полей, которые вполне могли бы осваиваться и социологической урбанистикой (о главных характеристиках экономики знания см. Strulik 2004: 30ff.). Ограничимся кратким упоминанием пяти подходов, в рамках которых разработаны теоретически продуктивные гипотезы о коэволюции пространства и знания (а значит, имплицитно, и гипотезы о формах взаимосвязи – например, о форме габитуса знания):
1. Тезис об агломерации, подчеркивающий притягательную силу основанных на знании индустрий, объединенных в сети с университетами и исследовательско-проектными учреждениями (“sticky knowledge places”: Markusen 1996; Malecki 2000; см. выше параграф 2).
2. Тезис о центральности, согласно которому глобальные города служат новыми центрами не только финансовых экономик, но и экономик знания (Sassen 1996).
3. Тезис об урбанизме, сигнализирующий о появлении нового “креативного класса”, который повышает ценность центра города и по-новому структурирует городские пространства с большой выдумкой и при помощи собственного знания, придавая им новый городской характер (Florida 2002; Florida/Gates 2001).
4. Тезисы о создании мест, согласно которым креативность и качественный рост в определенных условиях можно через сети акторов гражданского общества сильнее и устойчивее привязать к конкретным местам с их близкими к очному общению стимулирующими потенциалами (Scott 1997; Amin/Cohendet 2004; Läpple 2003; 2005).
5. На фоне такой ситуации в порядке дальнейшего развития подходов, вдохновлявшихся теорией социальных сред, а также подходов экономической географии и социологии культуры (см. работы итало-французской школы GREMI) мы в Институте регионального развития и структурного планирования имени Лейбница в Эркнере выработали так называемую гипотезу ландшафтов и социальных сред знания.
