– Роль персонального знания и успехи (относительные) стратегий кодификации этого знания.
– Конкретное значение пространственной близости для творческих процессов и потоков знания.
– Причины усугубляющихся пространственных диспропорций.
– Специфические разновидности соединения форм знания и компетенций в домены знания и KnowledgeScapes, определяющие облик городов.
Илл. 2. Домены знания как эмпирические варианты сочетания форм знания
Источник: UM/ER-IRS 2006
Наряду с реконструкцией структур того или иного городского габитуса знания изучение социальных сред знания и KnowledgeScapes делает возможным и изучение “непонятных” в первый момент коэволюционных процессов. И всё более важную роль играет при этом именно интеракционный и сетевой уровень совместного генерирования и распространения знания.
Таким образом – в силу причин, указанных выше, – один из наших центральных тезисов заключается в том, что для основанных на знании интеракций (рыночных или нерыночных) решающее значение имеет зачастую лишь отчасти преднамеренное взаимодействие формальных стратегических сетей и их институтов с неформальными структурами социальных сред и сетей. К этому надо добавить структурное значение персонального знания для инновационных процессов и креативности. Тем самым наш центральный тезис приобретает оттенок сдержанности по отношению к “насквозь спланированным” подходам основанного на знании градостроительного развития – помимо всего прочего потому, что креативные сети и социальные среды знания в специфически смешанных KnowledgeScapes обладают значительным потенциалом самоорганизации.
Понятие “KnowledgeScapes” включает в себя англо-американские дебаты по поводу новых социальных и культурных пространственных форм – те, которые ведутся в настоящее время в культурной географии, культурной антропологии и экономике культуры (Landscapes, Mindscapes, MediaScapes; при этом “scapes” используется в переносном смысле – ср. Appadurai 1992; Matthiesen 2007b: 75ff.). Мы вводим понятие KnowledgeScapes для обозначения новых констелляций знания и соединения институтов знания в форме определяющих облик города ландшафтов знания и форм габитуса знания. Культурные кодировки пространств играют при этом ключевую роль. При этом само “знание” мы понимаем как одну из центральных структур культуры. Это то, что нужно было сказать о нашем концептуальном и эвристическом инструментарии. В рамках данного подхода за последние годы были исследованы более преуспевающие и менее преуспевающие “города знания” в восточной и западной Германии. На втором этапе мы эту исследовательскую линию а) “дозированно” интернационализировали на европейском уровне в пределах тех средств, которые имеются в распоряжении нашего института, и б) превратили в крупный проект по городскому управлению (governance), финансируемый ЕС и осуществляемый партнерами из девяти стран (готовятся несколько публикаций).
Один важный научный результат этой стратегии интернационализации следует здесь упомянуть хотя бы вкратце. Он в основном подтверждает центральную гипотезу нашего подхода: важнейшая для многих процессов скоординированность форм знания с институциональными условиями производства и распределения знания, как выяснилось, является в основе своей “социально сконструированной”, причем конструируется она опять же посредством динамики интеракций, базирующейся на знании. Сюда относятся формальные институты обучения, преподавания и исследования, такие как детские сады, школы, университеты и внеуниверситетские исследовательские институты; кроме того, полуформальные экспертные сети и имеющие локальную привязку формы компетенций; далее – так называемые “наземные войска глобализации” (медсестры, слесари, сантехники и их компетенции); не в последнюю очередь – неформальные социальные среды знания, выступающие “рассадниками” креативности (а иногда и “рассадниками” избыточности). В условиях, с одной стороны, давления крайне обострившейся конкуренции, а с другой стороны – сокращающегося, как известно, периода полураспада валидности знания, в новых транзакционных полях знания рядом со старыми экспертными/неэкспертными конфигурациями профессионализированного знания формируются многочисленные новые “профессиональные роли” микро – и мезоуровня. Например, “leakage detectors”, т. е. люди, которые расследуют несанкционированные утечки собственного знания фирмы или учреждения и останавливают их (системное место здесь занимают скандалы весны 2008 г., связанные с практиковавшимся фирмой “Telekom” тайным наблюдением); или “gatekeepers”, которые следят за правилами доступа к запасам знаний и делают это так, что гетерогенное знание, необходимое для креативных рывков, пусть и дозированно, но выдается (ср. Amin/Cohendet 2004); или “наблюдающие за конкурентами”, которые систематически изучают знание и компетенции конкурентов, материализованные в продуктах или проектах. Помимо них мы обнаруживаем также “knowledge brokers”, которые торгуют знанием и пакетами знаний; “boundary spanners”, которые институционализируют границы доступа к знанию; новые элиты знания (Weiß 2006: 13ff.), которые участвуют в установлении правил отбора инновативного знания; а также “трубадуров знания”, которые ведают переносом легитимного знания из одних “режимов знания” и KnowledgeScapes в другие (Serres 1997). Эти новые персонализированные профессиональные роли становятся предметом интереса для пространственно ориентированного изучения знания еще и потому, что формы знания и даже институты “сами по себе” – невидимы. Видимы только “агенты и публичные представители” (Smelser 1997: 46) институтов, основанных на знании. Изначально эти новые, нередко специфические квазипрофессии возникли скорее неформально, вынужденно, под давлением проблем и нужд, связанных с потоками знания, но они постепенно всё больше формализуются в практических контекстах как в плане компетенций и профессиональной подготовки, так и в плане присущих их носителям свойств. Прежняя дихотомия “эксперт-неэксперт” за счет этого превращается в специфические для каждого места, персонально репрезентированные KnowledgeScapes со специфическими констелляциями интеракций и компетенций. Для формирования этих новых профессиональных ролей, основанных на знании, важны становятся наряду с эксплицитными также имплицитные, структурно персонализированные формы знания и структуры комплексов познаний, – а соответственно и цели “попыток несанкционированного подключения”. Помимо этого, знания и умения потребителей тех или иных продуктов и услуг приобретают всё большую релевантность, в том числе и для разработки технологических новшеств (ср. Büttner в Matthiesen/Mahnken 2009 о системах опросов клиентов в высокотехнологичных секторах). На фоне растущего многообразия мест производства знания таким образом появляется целый ряд новых социальных ролевых моделей и социальных мест контроля знания, его передачи и приложения в городе. Они представляют собой в то же время квазипрофессиональные персонификации дифференцированных и сгруппированных форм знания в рамках институциональных ландшафтов, определяющих облик городов. Поэтому их практики во все большей степени участвуют – прямо или косвенно – в процессе реструктуризации новых “пространств знания” в городах (ср. Matthiesen 2007a: Wissensformen und Raumstrukturen).
