«Вчера мы снова поднимались на берег Днепра. Эскадрон нашего конвоя проходил мимо с песней, торопясь нас догнать. Они пели песни и играли в игры, а мы просто лежали на травке и наслаждались. Когда они уходили, папа сказал им, что они должны идти по тому же берегу реки и что мы останемся еще ненадолго, а потом быстро поедем на автомобиле чуть ниже вниз по реке. Мы догнали эскадрон, они играли на зурне
[1036]и пели, двигаясь походным строем. Когда мы поравнялись, они пустили коней в галоп позади нас и понеслись. Впереди был крутой овраг и изгиб реки. Им пришлось преодолеть его в один прыжок, поскольку земля была мягкой. Они уже отстали от нас, но как только они вышли из этого оврага, они стали нагонять нас на полном скаку. Было ужасно интересно. Они были как настоящие кавказские всадники в этом аллюре. Вы не можете себе представить, как они были прекрасны. Они скакали с гиканьем и криками. Если они так пойдут в атаку, особенно целым полком, я думаю, что немцы побегут от страха и изумления, что это на них несется»
[1037].
При такой привязанности семьи к конвою неудивительно, что Мария и Анастасия были рады, что Виктор Зборовский попал на лечение в Федоровский городок, когда там в июне открыли новое отделение для офицеров. О том, как шло его выздоровление, девочки постоянно сообщали в своих письмах к Николаю. Теперь они ежедневно бывали там, хотя вечера они по‑прежнему в основном проводили в госпитале во флигеле с Ольгой и Татьяной. В их собственном госпитале ощущение домашнего уюта, которым там и так веяло, еще более усиливалось теплом присутствия двух младших сестер.
Осенью 1916 года Феликс Дассель, офицер из полка Марии, 5‑го Казанского драгунского, был доставлен туда с тяжелым ранением в ногу. Госпиталь ему показался уютным и гостеприимным, в камине потрескивали дрова, он был «совершенно не похож на военный госпиталь, каким мы его себе представляем». Его маленькая палата была тихой и уютной, кровать застелена белоснежным бельем.
Вскоре после того, как его привезли, великие княжны, как обычно, пришли в госпиталь и зашли к нему. Он помнил их очень живо: «Мария, покровительница нашего полка, коренастая, с круглым открытым лицом, хорошими ясными глазами, несколько робкая», остановилась спросить его, не очень ли он страдает от боли. «Анастасия, меньшая из двух, с колдовским, чувственным взглядом», тоже поприветствовала его так же заботливо, хоть и несколько рассеянно, и «опираясь на край кровати, пристально глядела на меня, рассматривая меня, размахивая ногой, комкая свой носовой платочек»
[1038].
Вскоре после этого Дассель начал бредить, его отправили на операцию. Когда он очнулся, то увидел на столе у кровати розы от великих княжон, которые регулярно звонили в госпиталь узнать, как он себя чувствует. Все время его пребывания в госпитале девочки навещали Дасселя раз или два в неделю. Мария всегда оставалась «немного застенчивой», в то время как откровенная Анастасия была более «свободной, озорной, с очень бесстрастным чувством юмора» и, как он подметил, любила мошенничать, играя в настольные игры с сестрой. Она также любила «дразниться по‑детски», что вызывало укоризненные, предостерегающие взгляды Марии
[1039]. Две сестры, случалось, могли и повздорить, и, как рассказывала Татьяна Валентине Чеботаревой, они часто устраивали потасовки, когда «Настасья злилась и таскала {Марию} за волосы, вырывая их целыми пучками»
[1040].
Как только Дассель пошел на поправку, девочки отметили это, сфотографировавшись с ним. Он заметил, как «ужасно гордится своим госпиталем» Анастасия: «Она чувствовала себя почти взрослой, на равных со своими старшими сестрами». Мария тоже говорила с озабоченностью о войне, о голоде в городах и о людях, которые не знают, живы ли их отцы или братья на фронте
[1041].
Капитан Михаил Геращиневский из Кексгольмского императорского гвардейского полка сохранил такие же теплые воспоминания о Федоровском городке, где он лежал в госпитале больше года. Он заметил, что «девочки приходили каждый день, если только вели себя хорошо», и это было, пожалуй, самым эффективным наказанием, которое могла использовать их мать
[1042]. Он вспоминал, как они ухаживали за одним раненым солдатом, у которого пуля застряла в черепе, вызвав амнезию; как они терпеливо сидели с ним, задавая ему вопросы, пытаясь помочь ему вернуть память
[1043]. Приезжая домой из Ставки, Алексей иногда тоже бывал в госпитале: он болтал и играл в кости с солдатами, настаивал, чтобы они рассказывали ему о войне.
Как и пациенты во флигеле, здесь все раненые любили императорских детей за их открытый и доброжелательный нрав. «Они ничем не отличались от обычных детей», — вспоминал Геращиневский. Он заметил, что Алексей и его сестры всегда очень быстро говорили с ними по‑русски. Ему показалось, что, возможно, это было связано с тем, что «они, общаясь с незнакомыми людьми, всегда торопились сказать им поскорей все, что знали, прежде чем их позовут обратно»
[1044].
Всякий раз, когда Анастасия и Мария сидели с солдатами, играя с ними в настольные игры или в карты, они обязательно спрашивали об одном и том же. «Они просили нас рассказать им о жизни людей из внешнего мира. Они называли это «жизнь снаружи» — все, что не в замке {так в оригинале}, и слушали внимательно, боясь пропустить хоть слово»
[1045].
В то время как у сестер Романовых, возможно, было еще мало опыта «жизни снаружи», внешний мир определенно хотел бы знать о них побольше. 11 августа Александра сообщила Николаю, что их дочери весь день позируют для нового набора официальных фотографий, предназначенных «для раздачи в своих комитетах»
[1046]. Как оказалось, это будут последние официальные фотографии четырех сестер, снятые фотографом Александром Фанком
[1047]. Переодевшись из обычных повседневных простых юбок и блузок, девушки надели свои лучшие атласные легкие «чайные» платья с вышитыми розами вставками, жемчужные ожерелья и золотые браслеты. Анастасия, которая еще не достигла возраста шестнадцати лет, могла, по всем правилам, носить свои длинные волосы просто распущенными, но трем ее старшим сестрам сделали специальную завивку щипцами и прикололи шиньоны. Скорее всего это сделал парикмахер Александр Делакруа.
