Монотонность их жизни была, однако, вскоре нарушена неожиданной новостью: подруга Ольги Рита Хитрово приехала в Тобольск. Она очень хотела повидать семью и передать им около пятнадцати писем (которые она спрятала в походную подушку), а еще шоколад, духи, конфеты, печенье и иконы — подарки, посланные им различными друзьями
[1343]. Рита была легко возбудимой, увлекающейся двадцатидвухлетней девушкой, чья наивность и преданность Ольге, доходящая до поклонения ей как героине, могли сравниться только с ее бесстрашием. Она решилась проделать весь этот путь, не думая ни о каких возможных последствиях. Риту не допустили в губернаторский дом, и она пошла в корниловский дом напротив, чтобы увидеться с Настенькой Гендриковой. Из ее окошка Рита махала руками и посылала воздушные поцелуи четырем сестрам, которые вышли на балкон, чтобы попытаться увидеть ее.
Появление Риты встревожило власти. По дороге в Тобольск она послала домой открытки, которые были перехвачены. Их сочли подозрительными. Власти полагали, что она может быть в сговоре с Анной Вырубовой и другими друзьями‑монархистами, что они готовят заговор с целью спасти царскую семью. В Тобольске уже ходили слухи о некоем заговоре «казацких старшин». Вскоре после этого по приказу Керенского был произведен досмотр всех вещей и писем, которые Рита привезла для царской семьи. После проверки писем их посчитали не содержащими ничего недозволенного. Однако Рита была посажена под арест и отправлена обратно в Москву на дознание. Услышав позже рассказ обо всем этом, Валентина Чеботарева подумала: «Сделали из мухи слона». Рита настойчиво заявляла, что совершила эту поездку исключительно из личного желания увидеть семью. Но она невольно сослужила им дурную службу. «Любезный дурак опаснее врага», — заметила Валентина
[1344]. Временное правительство отозвало комиссара Макарова и вместо него поставило нового человека, Василия Панкратова.
Панкратов был революционером старой закалки. Он был из крестьян и принимал активное участие в деятельности организации «Народная воля», экстремистском движении 1880‑х годов. В 1884 году он был приговорен к смертной казни за убийство жандарма в Киеве. От виселицы его спасла только его молодость. Смертную казнь через повешение ему заменили на четырнадцать лет тюремного заключения в печально известной Шлиссельбургской крепости. Оттуда он был отправлен в ссылку в Якутию до освобождения по политической амнистии 1905 года. На примере его революционного пути можно было писать учебники, но для Николая Панкратов так и останется лишь «невысокого роста мужчиной»
[1345]. Николай, очевидно, все‑таки наладил с ним контакт, поскольку Панкратов на ближайшее время должен был стать их единственной связью с внешним миром. И этот человек в меру своих возможностей и с учетом ограничений, которые накладывала на него исполняемая должность, делал для царской семьи все, что было в его силах. В последующие недели царская семья и Панкратов многое узнали друг о друге, и у них сложились вежливые, уважительные отношения.
Новый комиссар прежде всего поразился, увидев царскую семью за молитвой. Он отметил, с какой преданностью и набожным смирением, еще до прихода священника и монахинь, Александра сама устроила временный алтарь, покрыла его собственноручно сделанным кружевным покрывалом, расставила свечи и иконы. К каждому аспекту религиозных обрядов семья относилась с щепетильностью: сначала на службу собралось все окружение и слуги, заняв свои строго отведенные им места в соответствии с рангом; царская семья входила через боковые двери, и все им кланялись. Во время службы Панкратов заметил, как часто и горячо крестились Романовы. Его не могло не впечатлить, что «вся семья бывшего царя отдавала себя подлинно религиозному состоянию ума и чувству», даже если это и было выше его понимания
[1346].
Их жизнь была так прочно основана на христианском принципе приятия, что почти сразу же их быт незаметно сложился в такую же тихую, без особых событий, повседневную жизнь, какую они вели под домашним арестом в Александровском дворце. Николай, который всегда был таким физически активным, очень расстроился из‑за отсутствия какой‑либо возможности для этого и приспособился ходить взад‑вперед по двору по сорок или пятьдесят раз в час. Правда, вскоре он смог заняться распиливанием дров на зиму. Единственным интересом Алексея вне дома до приезда товарища по играм (в том же месяце, несколько позже, приехала семья доктора Деревенко и среди них его сын Коля) были собаки. Девочки, когда они не были заняты распиливанием дров, помогая отцу, по большей части занимались тем, что отгоняли Джоя и Ортипо от мусорной ямы в задней части двора, где собаки постоянно копались в поисках пищи
[1347]. Жара была слишком невыносимой для Александры, которая иногда сидела на балконе под зонтиком и шила, но потом она уходила обратно в дом. Она редко выходила из своей комнаты до обеда и часто оставалась в доме одна, когда остальные были на улице. Александра занималась живописью, шила или играла на пианино. Большую часть времени она проводила в религиозном созерцании и чтении Евангелия, а также наедине со своими мыслями, которые она продолжала изливать в длинных назидательных письмах своим друзьям, особенно Анне Вырубовой.
Питание в губернаторском доме было на удивление хорошим и обильным по сравнению с отчаянным дефицитом, который в то время переживали в Петрограде. Многие местные жители благосклонно относились к бывшему царю и его семье и приносили в подарок что‑нибудь съестное. Некоторые снимали шапки, проходя мимо их дома по улице; другие иногда даже вставали на колени и крестились. От старых привычек было трудно отказываться, и даже здесь Александра выписывала меню для их скромных ежедневных трапез. Атмосфера была также менее напряженной. Вечера обычно проводили за игрой в привычные безик и домино или же в другие игры — бридж и «желтый карлик» («Nain Jaune»).
Николай, как всегда, читал вслух. Первое, что он выбрал для чтения по прибытии в Тобольск, был «Алый первоцвет». Затем он приступил к перечитыванию классиков русской литературы. «Я решил перечесть всех наших лучших писателей от начала до конца! (Читаю англ{ийские} и фр{анцузские} книги)», — сообщал он своей матери
[1348]. Завершив читать Гоголя, он перешел к Тургеневу. Однако, как с интересом отметил Панкратов, казалось, что членам его окружения часто становилось скучно просто сидеть в тишине, пока он читал, и они начинали шептаться между собой или даже порой дремали под монотонный звук его голоса
[1349].
