«…у Алексея еще были сильные боли, Острогорский велел ему спокойно лежать и избегать любых движений, так как {это} неизбежно будет очень опасно. Так что же, вы думаете, сделала Аликс, эта дура? Когда Острогорский вернулся через неделю, он обнаружил, что Алексей прыгал и бегал вместе с сестрами. Императрица в ответ на его взгляд, полный ужаса, сказала: «Я хотела сделать вам сюрприз!» Но, по признанию Острогорского, после таких сюрпризов можно было просто на все махнуть рукой»
[659].
«Ну разве не круглая идиотка эта Александра?» — спрашивал Дмитрий сестру. Но более правильно было бы поставить вопрос по‑другому: «Придерживалась ли Александра советов Григория не обращать внимания на то, что говорят врачи, и доверять благополучие Алексея только ему и Богу?» Дело в том, что гувернанткам не удалось приучить Алексея к дисциплине, как к ней приучили его сестер, и он бывал очень капризен. Его мать была явно не в состоянии управлять им и часто упрекала Ольгу за то, что та не обращала внимания на манеры своего брата. Но бедной Ольге удавалось контролировать Алексея и его «капризный нрав» ничуть не лучше, чем матери
[660]. Единственным авторитетом для него был отец. «Одного его слова всегда было достаточно для полного и беспрекословного подчинения», — отмечал Сидней Гиббс
[661].
Нет сомнений, что с Алексеем часто было очень трудно справиться, но любовь и сострадательность в его душе всегда в конце концов побеждали. «Часто только по блеску его глаз можно было понять, какое смятение царило в его маленьком сердце»
[662]. Когда ему было хорошо, он был полон жизни: живой, смышленый и отважный, и все в окружении радовались при виде его. И все же было что‑то щемяще‑печальное в этом красивом маленьком мальчике с проникновенным взглядом. Он казался таким одиноким, несмотря на постоянное присутствие его преданного дядьки Деревенько. Он редко бывал в компании других детей, находясь в основном с Деревенько или с доктором Боткиным. Его двоюродные и троюродные братья из императорской родни (с которыми он не всегда ладил) приезжали редко. В основном Алексей был со своими сестрами и воспитателями.
До появления среди преподавателей Пьера Жильяра и Сиднея Гиббса только русские воспитывали Алексея, что само по себе уже ставило его в особое положение по сравнению с сестрами. В результате английский он знал гораздо хуже, чем сестры. Однако благодаря Жильяру, который занял важное место в его жизни, Алексей в конечном итоге стал говорить по‑французски лучше, чем девочки
[663]. Но у мальчика было так мало связей с внешним миром, что он часто пугался при встрече с незнакомыми людьми. Джеральду Гамильтону, путешественнику, приехавшему в Россию той весной (его тети‑немки лично были знакомы с Александрой в Гессене), посчастливилось получить приглашение побывать у императорской семьи в Царском Селе. Когда они пили чай с царицей, которая с удовольствием вспоминала свое детство в Дармштадте, царевич вдруг «вбежал в комнату», но тут же отпрянул, увидев незнакомое лицо Гамильтона. Он казался таким нервным и робким, подумал Гамильтон, а «глаза были необычайно кроткие, почти умоляющие»
[664].
Пока по крайней мере Алексей чувствовал себя в добром здравии. Уже некоторое время удавалось обходиться без травм и ушибов, так что Александра начала надеяться, что врачи, возможно, ошибались, считая его болезнь неизлечимой. В том же году, немного ранее, пытаясь объяснить своей золовке Ольге, насколько она полагалась на Григория, Александра наконец вынуждена было признать, что «у бедного малыша та страшная болезнь». Ольга понимала, что Александра «заболела из‑за этого и никогда уже полностью не поправится»
[665]. Ее невестка была абсолютно уверена, что Григорий был незаменим, настойчиво внушала Ольге Александровне, что «мальчик чувствует себя лучше, когда он рядом с ним или молится за него». Во время их недавнего отдыха в Ливадии Григорий вновь оказал ему помощь, когда у Алексея было «кровоизлияние в почках», как писала Ольгина сестра Ксения, которая также была теперь посвящена в тайну. Послали за Григорием, который поехал в Крым вслед за императорской семьей, и «все прекратилось, когда он пришел!»
[666]
Во время долгих и утомительных торжественных мероприятий на Бородинском поле Алексея приветствовали толпы восторженных людей, глубоко взволнованных возможностью увидеть своего царевича так близко. Александра гордилась, что он так хорошо выдержал все физические нагрузки, связанные с этими торжествами. Но беда приключилась снова. Как‑то на реке вскоре после приезда в Беловежскую Пущу Алексей неудачно спрыгнул второпях в лодку, не обращая внимания на предостережения Деревенько, и сильно ударился внутренней стороной бедра об уключину
[667]. Вскоре с левой стороны в паху появилась боль и отечность, у ребенка поднялась температура.
Прошла неделя или около того, и ему, как показалось, стало полегче. Семья сочла, что он уже вполне поправился, чтобы выдержать поездку до их маленького охотничьего домика в Спале, расположенного в глубине леса. Правда, Алексею еще было тяжело ходить самому, и Деревенько пришлось нести его. Он все еще был бледен и слаб, но Александра отказалась дополнительно вызывать врачей, доверив заботу об Алексее только доктору Боткину. Мальчику не разрешили вместе с сестрами пойти в лес за грибами. Он был недоволен, стал возбужден и непоседлив, и, дабы утихомирить его, 2 октября Александра решила покатать его в экипаже. Грунтовая дорога была очень ухабистой и неровной. Они не успели отъехать далеко, как вдруг Алексей пожаловался на острую боль в бедре. Александра велела немедленно повернуть назад, но пока они добрались до дома, ребенок уже заходился в крике от боли. Его отнесли в спальню в полубессознательном состоянии
[668]. От толчка в экипаже отслоилась уже начавшая заживать гематома верхней части бедра, и кровотечение возобновилось.
