Оставив в стороне домыслы прессы, нужно тем не менее признать, что к началу 1914 года Николай и Александра, несомненно, всерьез рассматривали нового претендента королевских кровей в качестве жениха для их старшей дочери: двадцатилетнего румынского принца Кароля, внука герцогини Саксен‑Кобургской. Инициатива этого союза исходила, кажется, от них по совету министра иностранных дел Сергея Сазонова, который хотел добиться, чтобы румынская королевская семья, которая происходила из семейства Гогенцоллернов, находилась в правильном политическом лагере — с Россией, а не с Германией, перед тем как разразится уже неизбежная война. Такой династический союз, конечно, должен был принести долгосрочные политические и экономические преимущества, и Николай с Александрой видели в этом определенную логику
[799]. Их единственным условием было, чтобы «брак великой княжны… мог состояться лишь после более близкого знакомства между молодыми людьми и только при условии добровольного согласия их дочери»
[800].
Газета «Вашингтон пост» 1 февраля известила западный мир об этой возможной помолвке. «Принц Чарльз {Кароль} — красивый и умный молодой человек, — писала газета, — а его возможная будущая невеста обладает большим музыкальным талантом и прекрасно знает языки. Она всеобщая любимица в придворных кругах»
[801]. Но на самом деле пара еще даже не встречалась. Кароль с родителями должны были приехать в Санкт‑Петербург в марте, хотя все уже предполагали, что помолвка состоится.
Накануне румынского визита находившаяся тогда в Санкт‑Петербурге герцогиня Саксен‑Кобургская, проявляя интерес к этому браку, делала все возможное, чтобы заложить основу для благоприятного развития событий. В письме к Марии она старалась приглушить упорные слухи об Ольге и ее троюродном брате. «Императорских девочек Дмитрий совершенно не интересует», — уверенно заявляла она
[802]. Но как же ей было жаль их:
«Запертым в Царском, им даже не разрешается съездить в театр, ни одного развлечения за всю зиму. Конечно, Аликс не позволит им пойти на бал тети Михень, им разрешают только по воскресеньям бывать у Ольги, где они играют des petits jeux
[803]с офицерами: и почему это считается convenable
[804], остается для всех нас загадкой, поскольку Ольга — настоящий сорванец, никаких манер, вокруг лишь люди ниже ее по положению. Она никогда не бывает в настоящем светском обществе, потому что ей скучно вести себя благовоспитанно»
[805].
Герцогиня писала и о том, как обижена была Мария Федоровна, что ее внучки уделяли ей так мало времени, приезжая в Санкт‑Петербург, предпочитая проводить все свои воскресенья «под присмотром одной только этой сумасбродки {тети} Ольги… за ужином и шумными играми с офицерами». Как это ни парадоксально, мать, которая так щепетильно относилась к воспитанию у дочерей чувства приличия, вдруг допускала «такую большую близость» между ними и этими молодыми людьми, без контроля и «при полной самостоятельности в отсутствие какой‑нибудь дамы, которая могла бы присмотреть за ними»
[806].
Герцогине очень хотелось подготовить свою дочь к тому, что, как она считала, может стать определенным осложнением, когда румыны приедут: «Люди, которые полагают, что знают все, пришли к выводу, что Кароль намерен жениться на Татьяне, а не на Ольге, так как старшая очень нужна здесь своим родителям, она им очень помогает и должна остаться в России»
[807].
Логичнее всего было бы устроить первую встречу в Крыму: туда можно было легко добраться из Румынии по Черному морю. Но герцогиня заверила Марию, что Романовы их туда не пригласят. В Ливадии «знакомство было бы безнадежно, ведь военно‑морские фавориты непременно выставили бы на посмешище любого принца, который явился бы туда с матримониальными намерениями». Герцогиня весьма неодобрительно относилась к знакомству сестер с офицерами «Штандарта», которое она считала крайне унизительным: «У всех девочек, старших и младших, есть свои фавориты, qui leur font la cour
[808], и Аликс не только дозволяет это, но и находит естественным и забавным»
[809]. Это беспокоило герцогиню, у которой было строгое представление о том, что является приемлемым в обществе.
Она полагала, что, несмотря на то что «Ольга и Татьяна очень хорошо образованны», что они «веселые, естественные и дружелюбные» девушки, у них совершенно не было навыков утонченного, изысканного общения, которые необходимы любой молодой женщине, выходящей замуж за особу королевской крови. «Тебе нужно забыть все наши представления о том, какой должна быть высокородная девушка, — писала она дочери. — Поскольку у них нет сейчас ни гувернантки, ни придворной дамы, их никто не обучает хорошим манерам, они ни разу не нанесли мне визит, и я действительно совершенно их не знаю». Даже их тете Ксении и тете Ольге по крайней мере «разрешалось бывать в обществе и никогда не позволялось так близко общаться с офицерами»
[810].
Был еще один важный вопрос, который герцогиня не обошла своим вниманием, — гемофилия. Герцогиня явно старалась устранить всякую ложь в этой связи в преддверии визита дочери: «Что я могу узнать о наследовании этой печальной болезни? Мы все знаем, что она может передаваться, но дети могут также избежать наследования этого заболевания. Я могу только упомянуть двух детей дяди Леопольда, у которых его не было, но мальчики Алисы унаследовали его»
[811]. Это было, как заключила герцогиня, «дело случая, в котором никогда нельзя быть уверенным. Всегда есть риск»
[812]. Такие комментарии наводят на мысль о том, не случалось ли, что и другие королевские дома уже рассматривали возможность женитьбы своих сыновей на дочерях Романовых и отвергли их как потенциальных невест, опасаясь, что в их семьи будет принесена гемофилия. Кроме того, было и другое опасение: перспектива союза с такой политически нестабильной страной, как Россия. Письма герцогини к дочери, написанные в январе и феврале того года, полны тревожных предчувствий будущего страны, где царь слишком робок и любит бывать только в кругу семьи, а царица упорно изолирует себя от общества в результате своих искаженных предпочтений и физической недееспособности, уединяясь лишь с двумя друзьями: своим «лжепророком» и Анной Вырубовой. Герцогиня чувствовала: «отчаяние и безнадежность» в Санкт‑Петербурге настолько велики, что «люди задыхаются от страха и тревоги». Ей очень хотелось уехать: «Тяжелая нравственная атмосфера просто убивает меня»
[813]. Тем не менее она попыталась переговорить с Николаем и Александрой о возможной помолвке. «Что я должна сказать? Считаю ли я, что это вероятно? Им, кажется, хочется, чтобы так и было, но Аликс такая странная, и у меня нет ни малейшего представления, чего она хочет для своих дочерей». Герцогиня уже давно махнула на нее рукой, полагая, что царица «абсолютно не в своем уме»
[814].
