Александра тоже в частном разговоре выражала свои опасения, что может произойти в будущем. В беседе с Сергеем Сазоновым на балконе Белого дворца незадолго до их отъезда в Констанцу она говорила о возможных политических последствиях громких династических браков и тех обязанностях, которые ее девочкам придется принять на себя. «Я думаю с ужасом… что приближается время, когда мне придется расстаться со своими дочерьми», — сказала она ему.
«Я не могу желать ничего лучшего, чем чтобы они остались в России после вступления в брак. Но у меня четыре дочери, и это, конечно, невозможно. Вы знаете, как непросты браки в правящих фамилиях. Я знаю это по опыту, хотя я никогда не была в таком положении, какое занимают мои дочери… Император должен будет решить, считает ли он тот или иной брак подходящим для его дочерей, но родительская власть не должна выходить за рамки этого»
[827].
В глубине души Ольга уже сделала свой выбор еще до того, как они отплыли. Несмотря на настойчивость Сазонова по поводу румынского брака (он говорил: «Не каждый день сватаются православные Гогенцоллерны»), она уже решила: «Я никогда не покину Россию». Так она сказала своим друзьям на «Штандарте», и то же самое она сказала и Пьеру Жильяру
[828]. Она совершенно твердо знала, что не хочет быть королевой или принцессой какого‑нибудь иностранного двора: «Я русская и намерена остаться русской!»
* * *
1 июня Романовы отплыли из Ялты в Румынию. Был замечательный солнечный день, «приветливый, безветренный и еще не слишком жаркий, редкостный день», когда «Штандарт» вошел на траверз Констанцы в сопровождении «Полярной звезды»; они были похожи на «две чудесные лакированные черно‑золотые китайские игрушки»
[829]. Ожидавшая на пристани румынская королевская семья увидела на палубе Николая, «небольшую белую фигуру», и его жену, «очень высокую, возвышавшуюся над своей семьей, как одинокий тополь возвышается над садом». Что касается девушек, это было все то же размытое, обобщенное впечатление: «четыре светлых платья, четыре нарядных летних шляпки»
[830].
Когда Романовы сходили на берег, их приветствовали гром салюта, флаги, возгласы «ура», музыка военных оркестров. Их с радостью встречали король Кароль с королевой Елизаветой, их племянник, наследный принц Фердинанд, его жена Мария и их дети. Кронпринцесса Мария позже написала своей матери об этом их «большом русском дне», который был интенсивно заполнен, все четырнадцать часов времени, проведенного вместе: церковная служба в соборе, семейный обед в павильоне, ранний ужин с чаем на «Штандарте», военный парад, а вечером гала‑банкет и речи. «С самого начала нас всех приятно удивила Аликс, — рассказывала Мария матери. — Она принимала участие во всем, кроме парада, пыталась улыбаться и была, так или иначе, очень любезна»
[831].
Марте Бибеску, близкому другу румынской королевской семьи, все представилось несколько иначе: глаза императрицы, как она вспоминала, «смотрели так, будто они видели всю печаль мира, и, когда она улыбалась… ее улыбка была невыразимо печальна, как те улыбки, которые играют на лицах больных и умирающих»
[832]. Что касается четырех сестер, они были «милые» и терпеливо сидели до конца. Ольга очень вежливо отвечала на все вопросы Кароля. Но ее сестрам, как заметил Пьер Жильяр, «было совсем нелегко скрывать свою скуку», и они «не упускали возможности, наклонившись ко мне, хитро подмигнуть, указывая на сестру»
[833].
Однако кое‑что насторожило румынскую сторону в дочерях царя, хоть во всех иных отношениях те были очаровательны. Они приехали в Румынию сразу после бесконечных дней, проведенных на солнце в Ливадии, и «были до черноты загоревшими, как угольки, от этого выглядели не лучшим образом»
[834]. И, к сожалению, как сказала кронпринцесса Мария матери, они «не сочли их такими уж красивыми»
[835]. Марта Бибеску осмелилась даже сказать, что их лица были слишком загоревшими, что было совсем не в моде, и от этого становились «уродливыми, как лица у крестьянок»
[836]. По общему мнению, сестры Романовы были «значительно менее хорошенькие, чем мы думали, судя по фотографиям»
[837]. У Ольги лицо «слишком широкое, а скулы слишком высокие», — полагала Мария, хотя ей понравилась ее «открытая, немного резковатая манера общаться». Татьяна ей показалась красивой, но закрытой, Мария была приятной, но пухленькой, правда, с «очень красивыми глазами», а внешность Анастасии ей совсем не запомнилась, хотя она заметила, какая та «наблюдательная»
[838]. Девочки, казалось, были обречены так и остаться ничем не примечательными в глазах румынского двора. Но выше всяких похвал был их бережный уход за своим скучающим и довольно капризным братом, лицо которого было отмечено «преждевременной мрачностью». Снимая с матери дополнительную нагрузку, девочки развлекали и забавляли Алексея в течение дня, при этом четыре сестры оставались «кланом, державшимся поодаль» от своих румынских кузенов, а присутствие Алексея Деревенько, который следовал за ними тенью, напомнило всем «ужасную правду об этом ребенке»
[839].
Хотя Ольга и была, по понятным причинам, «центром притяжения всех взглядов», Кароль, как показалось его матери, «не был особенно внимателен» ни к одной из девочек. Позже было сказано, что ему «не приглянулось широкое и простое лицо Ольги и ее грубоватые манеры»
[840]. Разумеется, ни он, ни Ольга не проявили совершенно никакого желания «познакомиться поближе»
[841]. И в самом деле, все четыре сестры проявили гораздо больше интереса к брату Кароля, шестимесячному младенцу Мирче, которого Ольга качала на колене на официальных фотографиях, сделанных в тот день. В конце концов, самое неизгладимое впечатление, которое осталось после визита императорской семьи в Констанцу, произвели не девочки, а то, с каким тонким знанием дела озорной царевич за обедом учил двух румынских детей, принца Николу и принцессу Илеану, как плевать виноградными косточками в кувшин с лимонадом в центре обеденного стола
[842].
