Начнем с утверждения, что он тиранил свой персонал. Да, он заставлял людей много работать, и верно, что он почти свел с ума несчастного Алана Брука, своего военного советника, – тот время от времени молча ломал карандаши, чтобы совладать со своими чувствами. Но вспомните, какое напряжение ощущал сам Черчилль, ему нужно было руководить страной во время войны, и не было никаких признаков того, что в ней можно победить.
Нельзя сказать, что Черчилль не догадывался, как воспринимается его поведение. «Я удивляюсь, что многие мои коллеги еще разговаривают со мной», – признался он. Он иногда прерывал свои марафонские сеансы диктовки, если понимал, что помощники замерзли, и сам разводил огонь в камине.
Когда умерла Виолетта Пирмен, его верный, вечно загруженный работой секретарь, он послал ее дочери собственные деньги. Он также помог деньгами жене своего врача, когда та оказалась в затруднительном положении. Когда его друг был ранен в суданской кампании, Черчилль закатал рукав и предоставил кусок кожи для пересадки – без анестезии.
Так ли поступает себялюбивый самодур? «Только познакомившись с Уинстоном, вы сразу видите его недостатки, – говорила Памела Плоуден, – но всю последующую жизнь вы будете открывать его достоинства».
Обратимся теперь к заявлениям о его роскошествах среди запустения окопов – намеках, что он всячески помыкал своим батальоном. Какая ерунда!
Верно, что его прибытие в часть в январе 1916 г. сопровождалось определенным возмущением. «Кто этот политик? – ворчали шотландские фузилеры. – Почему он не мог найти себе другой батальон?» Черчилль начал со свирепой риторической атаки на вошь – Pediculus humanus. Он поделился с изумленными слушателями своими изысканиями о происхождении этого насекомого, его основных свойствах, среде обитания, об оказанном им влиянии на войны, древние и современные.
Затем он организовал доставку неиспользуемых пивоваренных чанов в Моленакр для коллективного избавления от вредных насекомых – и это сработало. Уважение к Черчиллю росло. Он уменьшил наказания. Он делился роскошью со всеми, кто садился за общий стол. Почитайте книгу «На фронте с Уинстоном Черчиллем» (With Winston Churchill at the Front), написанную «капитаном Х» (в действительности Эндрю Девором-Гиббом), который видел все происходившее своими глазами.
Если кто-то вставал из-за стола «без большой сигары, освещавшей его смягчившееся лицо, это означало, что он не курил, и вовсе не было промахом полковника Черчилля». Так же он поступал с персиковым и абрикосовым бренди. Да, была ванна, которую Девор-Гибб называет подобием длинной мыльницы, но ею пользовались и многие другие. Окопное царство Черчилля было и демократичным, и домашним. Вот как Девор-Гибб рисует картину отдыха батальона: Черчилль сидит, наклонившись на расшатанном стуле, и читает карманное издание Шекспира, отбивая такт граммофону, в то время как другие офицеры наслаждаются праздностью или читают на солнце.
Помните, что у них были ужасные потери: немецкие (а порою и британские) снаряды взрывались вокруг них каждый день. Но под влиянием Черчилля они стали петь эстрадные песни – некоторые из них были «грубоваты», на вкус капитана Девора-Гибба. Черчилль побуждал их смеяться при всякой возможности. Один молодой офицер, Джок Макдэвид, позднее вспоминал: «За короткий период ему удалось поднять дух офицеров и солдат до невероятного уровня, и все благодаря собственной личности».
И я настаиваю, что таково поведение лидера, человека, который должным образом заботится о своих подчиненных. Задира поступает иначе, и мы можем также отмести старые сплетни о том, как обходились с бедным Брюсом, младшим офицером в Сандхерсте.
Почти все обвинения распространялись радикальным журналистом, парламентарием (и океаническим подонком) по имени Генри Лабушер, который не только был неистовым антисемитом, но и пытался провести через парламент ужасную поправку, которая криминализовала все, связанное с гомосексуализмом. У обвинений нет никакого основания. Адвокаты Черчилля с легкостью отвергли беспочвенные заявления, что он «предавался утехам в духе Оскара Уайльда», Черчиллю была присуждена внушительная компенсация.
На самом ли деле он «использовал» молодого Ральфа Виграма и бездумно загубил его карьеру? Неясно, совершил ли Виграм самоубийство, но в любом случае сотрудник Форин-офиса передал информацию Черчиллю, так как хотел разоблачить ужас происходящего в Германии и самоуспокоенность правительства.
Он сделал это из чувства долга – не из-за того, что ему заморочил голову Черчилль. После похорон Черчилль устроил для скорбящих поминки в Чартвелле, он проявил большую заботу о жене Ральфа, Аве. Многие годы впоследствии Черчилль поддерживал с ней контакт.
Не нужно упрекать Черчилля и за его обхождение с Холдейном и Броки, которые собирались бежать с ним из тюрьмы в Претории. Из дневников и писем совершенно понятно, что ночью, в последний момент, они просто струсили.
Черчилль пошел в уборную, перепрыгнул через стену и затем полтора часа ждал их в саду, рискуя быть замеченным. Но они так и не пришли, а Черчилля нельзя винить за это! Впоследствии он послал золотые часы всем, кто помог ему бежать. Он с трудом мог позволить себе такой подарок. Сделал ли Черчилль его из чувства некоторой вины? Напротив, он так поступил из-за присущих ему импульсивности и щедрости.
Давайте в конце разберемся с довольно общим обвинением в себялюбии: что он не проявлял интереса к другим людям и был невыразителен на приемах – за исключением тех моментов, когда хвастался о себе. Конечно, он был эгоцентричен и подвержен нарциссизму, что он сам с готовностью признает. Но это не означает, что он не интересовался другими людьми и не заботился о них.
Почитайте его письма Клементине, в них он беспокоится о том, не будет ли ребенок слизывать краску с животных Ноева ковчега. Подумайте о доброте к матери, которая, по сути, лишила его 200 000 фунтов наследства, как он обнял ее в день, когда она выходила замуж за Джорджа Корнуоллиса-Уэста, и сказал, что ее счастье – единственное, что имеет значение.
Отметьте его бесконечную щедрость к младшему брату Джеку, который жил с Черчиллем на Даунинг-стрит во время войны. Все эти свидетельства подтверждают, что Черчилль был добросердечным человеком и порою совершенно сентиментальным. Он хорошо обходился со своим зверинцем в Чартвелле (что, конечно, не является определяющим аргументом: Гитлер любил свою немецкую овчарку Блонди, но любовь Черчилля распространялась дальше царства животных).
Его легко было растрогать. Он льет слезы, услышав новости, что в период бомбардировок Лондона жители города выстраиваются в очереди, чтобы купить корм для своих канареек. Он плачет, когда рассказывает исступленной палате общин, что судьба вынудила его взорвать французский флот. Он рыдает от фильма Александра Корды «Леди Гамильтон». Черчилль посмотрел этот фильм семнадцать раз. Ему нравилась легкая музыка, сохранилось много эпизодов с Черчиллем, напевающим любимые мелодии. Он не был человеком, портящим другим веселье.
Он открыто проявлял эмоции, принадлежа к классу и обществу, в котором следовало быть невозмутимым. И – что совсем необычно для британского политика – он никогда не держал зла. Люди отвечали на его сердечность, и, хотя работа с ним изнуряла, коллеги были безгранично преданны и привержены ему.
