Однажды, когда ему было семь лет, он гулял с няней в парке Бленхейма. «Мы увидели, как змея ползет по траве, – написал он отцу, – я хотел убить ее, но няня не позволила мне». Снимаю шляпу, миссис Эверест.
Возможно, Черчилль пришел в отчаяние, когда она умерла, он думал, что больше не найдет настолько надежной и преданной женщины. Но он ошибался. Настало время обсудить его замечательное решение жениться на Клементине, а также вечную загадку взаимоотношений Уинстона Черчилля с женщинами.
Глава 9
Моя дорогая Клементина
А сейчас давайте задержимся у храма Артемиды и перейдем на свистящий шепот, как надлежит натуралисту во время телесъемки на природе. Мы пришли в разгар августа в обширный холмистый парк Бленхеймского дворца, в этот известный питомник английской аристократии. Идет умеренный летний дождь. Сейчас позднее утро. Внутри этого небольшого элегантного храма с ионическим портиком наступила кульминация освященного веками ритуала спаривания – по крайней мере в теории.
На дальней скамье сидят тридцатитрехлетний Уинстон Черчилль, министр торговли, и привлекательная девушка с большими темными глазами по имени Клементина Хозье. Заметьте, как тщательно мужчина подобрал место: дворец демонстрирует богатство и могущество семьи, а также имеющиеся гены, вид на озеро должен пробудить романтические чувства, а хрустящая гравиевая дорожка с обеих сторон сумеет предупредить их о чьем-либо приближении.
В любую минуту он может произнести те самые слова. Конечно, Клементина понимает символику храма: Артемида была девственной богиней охоты и здесь девственница была загнана в угол.
Давайте подкрадемся по мху сзади здания и постараемся услышать, что они говорят. Тсс!
Оказывается, Черчилль треплет и треплет языком. Девушка все еще ждет с опущенными глазами. Она глядит даже не на вдохновленное лицо мужчины, а на жука на полу. Она смотрит, как жук медленно перебирается от одного стыка между плитами к другому, – и в искреннем недоумении гадает, дойдет ли Черчилль до сути дела. Клементина находится в храме в полном распоряжении Черчилля уже полчаса, а он так и не набрался мужества, чтобы выпалить предложение.
Любой биолог при изучении романтической жизни Уинстона Черчилля может заключить, что по сравнению с ней ухаживание большой панды будет выглядеть безусловно поспешным и порывистым. Он впервые встретился с Клементиной четыре года назад и произвел не особенно благоприятное впечатление. Не так давно они встретились снова, и все пошло как по маслу. Он послал ей несколько писем, из которых стали очевидными его планы в отношении ее. Он проложил свой курс, как часто делал в жизни.
Пять дней назад, 7 августа 1908 г., он пригласил ее письмом в Бленхейм и сделал намек, который невозможно было пропустить: «Я так хочу показать тебе этот прекрасный дворец, в его садах мы найдем множество мест, подходящих для бесед, а нам с тобой есть о чем поговорить». На следующий день он написал еще одно письмо, в котором объяснялось, на какой поезд нужно сесть, и еще говорилось о «странной таинственности ее глаз, чей секрет он так усердно пытался понять».
С тактическим самоуничижением он предупредил ее, что ему нелегко с девушками, что он «бестолков и неловок в этом отношении, привык быть самодостаточным и полагаться лишь на себя». Он признает, что, идя по этому пути, он «пришел к одиночеству»… НАМЕК! НАМЕК! Черчилль явно дал понять Клементине – соблюдая все формальности и условности эдвардианской Англии, где добрачный секс для порядочных девушек был абсолютно исключен, – что он собирается сделать ей предложение.
Итак, она была в Бленхейме три дня, и ничего не произошло. Черчилль не ринулся к ней, не набросился на нее, а когда они сидели на диване, он даже не приобнял ее красивые плечи вслед за предупредительным покашливанием. Бедняжка, думаем мы: наверное, она решила, что провалила какой-то негласный экзамен. А утром того дня, когда она должна была уехать, Черчилль даже не встал с кровати. На поверку (хотя Клементина не знала об этом) его кузен, сам герцог Мальборо, должен был пойти в комнату Черчилля, поднять братца и решительно заявить, что, если он собирается сделать предложение этой девушке, ему лучше встать и начать действовать.
Наконец в 11 утра Черчилль нашел ее, и они прошли английский парк с его аккуратно подстриженными кустами и обнаженными греческими статуями, повернули налево и прошествовали мимо лодочного сарая, где волны мелодично плескались под дамбой. Они миновали разнообразие тенистых уголков и поросших лесом мест, которые, казалось, были специально предназначены для предложения руки и сердца.
И вот они, уединившись в этом храме, провели там, как показалось молодой женщине, мучительно долгое время – и по-прежнему никакого действия. Позднее она описывала, как наблюдала за жуком, который продвигался так же медленно, как сам Черчилль: «Я подумала, что, если жук доползет до того стыка, а Уинстон не сделает предложения, значит, он и не собирается его делать». Многие люди поставили бы деньги на жука.
Если вы сегодня зайдете за храм Дианы (или Артемиды), вы увидите там граффити, оставленные теми, кто недавно наслаждался его спокойствием. Кто-то выцарапал свастику, но есть и несколько любовных сердечек. Бьюсь об заклад, что «Дэйв» не просиживал полчаса, прежде чем выразить чувства «Саре». Зная нас, британцев, я полагаю, что это местечко использовалось для многих прелюбодеяний на свежем воздухе, – и те счастливые греховодники были бы слегка озадачены, услышь они о подходе Черчилля.
Некоторые люди заходят довольно далеко и утверждают об отсутствии каких-либо свидетельств того, что к тридцати трем годам Черчилль потерял невинность. Это, по их мнению, может объяснить его застенчивость в храме. Долгое время существовало широко распространенное мнение, что женщины или, по крайней мере, сексуальные отношения с ними были для Черчилля не так важны, как для некоторых других мировых лидеров. На столбике его кровати было меньше зарубок, чем можно ожидать от человека, чьи аппетиты – к похвале, в еде, питье, сигарах, развлечении и так далее – были столь титаническими. Перед помолвкой в одной из газет он уже был назван «убежденным холостяком», что не имело коннотации сегодняшних дней, а просто отражало то, как он воспринимался другими.
«Я постоянно слышу, что Уинстона нельзя связать с какой-то определенной леди, – написала одна знакомая Ллойд Джорджу. – Общее мнение сводится к тому, что “он не кавалер”… и он довольно необычно глядит на женщин. Уинстон стал бы в миллион раз популярнее, если бы допускалось подумать, что он настолько заботится об одной из женщин, что готов слегка рискнуть комфортом ради нее. Возможно, это придет, но я сомневаюсь».
Был ли он сексистом? Одна группа женщин определенно чувствовала, что Черчилль глядит на них необычно. Я имею в виду суфражисток. «Вы животное! – кричала Тереза Гарнетт, когда напала на него с собачьим хлыстом. – Почему вы не обращаетесь с женщинами должным образом?» Суфражистки не могли простить его исходное неприятие их дела. Они колотили Черчилля кулаками, сбивали с ног, безжалостно перебивали и прерывали его речи. Временами они звонили в колокольчики, когда он приближался к заключению.
