Американским военным министром был страстный изоляционист по имени Гарри Вудринг, который с 23 мая по 3 июня намеренно откладывал отправку морем в Великобританию военных материалов, списанных из-за переизбытка. Он настаивал, что эти товары нужно как следует разрекламировать, чтобы их мог купить кто угодно, прежде чем продавать их британцам. Как раз в тот момент британские солдаты умирали на побережье Дюнкерка, эта военная катастрофа была крупнейшей за век.
Сенатский комитет по иностранным делам блокировал продажу кораблей и самолетов, военное ведомство отказывалось передавать бомбы, за которые бедные французы уже заплатили, а сенатор по имени Дэвид Уолш сумел расстроить сделку, по которой британцы собирались купить двадцать торпедных катеров – они могли пригодиться ввиду угрозы морского вторжения нацистов.
Другие американцы, конечно, были полны сочувствия, среди них многие представители прессы и сам президент. Но Рузвельт был ограничен в действиях законами о нейтралитете и царившей в обществе атмосферой. Его нерешительность была также обусловлена понятной осторожностью. 15 мая – не прошло и недели, как он принял бразды правления, – Черчилль послал Рузвельту письмо, в котором просил о военной помощи в форме нескольких устаревших американских эсминцев.
Возможно, призыв был сформулирован недостаточно рассудительно. Черчилль просил, он умолял прислать эсминцы и завершил письмо скрытой угрозой: если Британия падет, то ничто не остановит Гитлера от конфискации всего британского флота и использования его против самих Соединенных Штатов. Отношения Черчилля и Рузвельта впоследствии стали ключевыми для хода войны, но при подготовке первого существенного послания за океан премьер-министр не предугадал, как отреагирует его корреспондент.
Рузвельт бегло прочитал сообщение и заключил из его упрашивающего тона, сочетающегося с неистовым отчаянием, что Британия, возможно, идет по пути всех остальных европейских стран, а в таком случае зачем же посылать ей эсминцы, если их пушки могут быть обращены против США?
Черчилль непреднамеренно сыграл против себя, он усилил, а не ослабил обеспокоенность Вашингтона в отношении британского коллапса. И был еще один международный наблюдатель, известный своими сомнениями по поводу Британии и ее способности сражаться, – французский адмирал флота Франсуа Дарлан.
Этот Дарлан был вспыльчивым типом, он настолько разъярился от неадекватной на его взгляд помощи, которую Британия оказывала Франции, что стал безусловным англофобом. Как-то его пришлось долго успокаивать и напоминать, что он сражается с бошами, а не с ростбифами
[72]. Он виделся с Черчиллем во время тех зловещих похоронных встреч в начале июня и заверял, что французский флот не достанется немцам. Но можно ли было верить слову Дарлана?
Даже если он был человеком чести и считал немыслимым, что его корабли будут использоваться немцами, уже произошло множество событий, которые считались немыслимыми. Как только флот будет в досягаемости немцев, ничто не помешает им поднять на этих судах нацистский флаг. Черчилль не намеревался идти на такой риск.
Некоторые историки подвергли действия Черчилля резкой критике. В своем увлекательном исследовании Ричард Лэмб утверждал, что Черчилль был слишком жесток и порывист, что он должен был дать больше времени своим адмиралам для улаживания проблем с французами. По мнению Лэмба, Черчилль подчистил официальную историю после войны – воспользовавшись тем, что снова стал премьер-министром в 1951 г., – и, по существу, задушил критику своей «бойни».
Несомненно, Черчилль управлял всем процессом и словно бульдозер подталкивал события. Как только Франция пала, его стала преследовать мысль о риске, который представляли эти изящные по очертаниям, быстроходные и современные французские корабли. На заседании кабинета военного времени 22 июня Черчилль отмечал достоинства «Ришелье», «Жана Бара» и других судов. Он призывал разбомбить их или запереть в гаванях с помощью британских мин. Капитаны кораблей должны сдаться, иначе будут считаться предателями.
Галифакс возглавил остальных членов кабинета и пытался успокоить Черчилля, заявляя: «Необходимо приложить усилия, чтобы переговоры привели к успеху». Но два дня спустя Черчилль снова взялся за старое. Вступило в силу перемирие между Германией и Францией, то есть последняя выбыла из войны. Как же поступить с этими проклятыми кораблями?
Но теперь и флотские начальники присоединились к кабинету, возражая против насилия по отношению к французам. Даже первый морской лорд сэр Дадли Паунд, обычно всецело поддерживающий Черчилля, сказал, что не может рекомендовать операцию против них.
Но Черчилль упорствовал словно бык, бодающий амбарные ворота. Британские адмиралы собрались на совещание в Гибралтаре, где также могли высказаться вице– и контр-адмиралы наряду с офицерами связи, прикомандированными к французским портам в Северной Африке. Хорошей ли была идея подготовки какой-либо операции против французского флота?
Нет, сказали эксперты, то есть люди, находившиеся непосредственно на месте событий. Даже угроза применения силы станет «катастрофичной» и, скорее всего, настроит французов против англичан. Но возражения были тщетными. Черчилль растоптал сомнения других с автократическим безразличием. На данном этапе, как считает Лэмб, Черчилль поистине стал военным диктатором.
К 1 июля он заставил начальников штабов и министров разделять его точку зрения. Была начата операция «Катапульта» по нейтрализации и, при необходимости, по затоплению французского флота. Черчилль полностью проигнорировал, что французы старались изо всех сил выполнить то, что считали своими обязательствами. Они затопили корабли и подводные лодки во французских портах, а оставшиеся вывели из немецкой зоны оккупации. «Ришелье» и еще 24 судна отплыли из Бреста в Марокко, «Жан Бар» покинул Сен-Назер, другие корабли вышли из Лорьяна.
Фактически ни одного французского судна не оставалось в немецкой зоне оккупации, и все же Черчилль считал, что «любой ценой, идя на все риски, так или иначе мы должны обеспечить, чтобы французский флот не оказался не в тех руках, не использовался для сокрушения нас и других».
До перемирия британцы заверяли французов, что будет достаточно, если французский флот уйдет в Северную Африку или в Тулон, который был вне немецкой зоны. Но теперь коварный Альбион снова отступался от своего слова.
3 июля британская эскадра под командованием Джеймса Сомервилла приблизилась к Мерс-эль-Кебиру, и французские матросы были заинтригованы – они решили, что вскоре вместе выйдут в открытое море и будут сражаться с немцами. Затем в небе появились британские самолеты и сбросили мины у входа в гавань. У французов появились подозрения.
На переговоры с французским адмиралом Марселем Жансулем был отправлен британский посланник. Сперва Жансуль отказывался встретиться с ним, полагая, что общение с простым капитаном было ниже его достоинства, но капитан Холланд по прозвищу Хуки все же сумел передать ультиматум Черчилля.
