Утром 26 января 1943 г. он прибыл в британское посольство в Каире как раз к завтраку. К изумлению жены посла, он попросил стакан холодного белого вина. Алан Брук записал, что
«…был принесен бокал, который он осушил не отрываясь, затем облизал губы, повернулся к Жаклин и сказал: “Уф, хорошо, но вы знаете, я уже осилил два виски с содовой и две сигары этим утром!!” А время было чуть за 7:30. Мы путешествовали всю ночь в неудобных условиях, преодолев расстояние в 2300 миль в полете, продолжавшемся 11 часов, часть его прошла на высоте, превышающей 11 000 футов
[87], а он был во всей красе, как новенький, выпив вина после двух предшествовавших виски и двух сигар!!»
В то время как Гитлер и Сталин были готовы прятаться в бункерах, Черчилль мог пойти на все, чтобы оказаться в центре событий. Вот почему он хотел заманить короля вместе с собой на тот корабль: показать всему миру – и в первую очередь американцам, – что с Британией и Британской империей по-прежнему нужно считаться, потому что он и король, будучи воплощениями империи, лично отвоевывают континент. Руководствуясь тем же мотивом, он настаивал, чтобы британцы и канадцы составляли половину тех значительных сил вторжения, и, хотя операция возглавлялась американцами, которые в основном и участвовали в боевых столкновениях, их союзники также не были обделены славой.
Когда он наконец оказался в Нормандии – на шестой день после начала операции и с согласия короля, – то настоял, чтобы его судно «всадило снаряд» в немцев. Капитан с радостью согласился, и должным образом был дан залп в направлении, где предположительно находились нацисты. Это действие являлось довольно абстрактным, но Черчилль пришел в радостное возбуждение. Он стал первым лордом адмиралтейства в 1911 г. – но еще не стрелял с корабля.
Казалось, что он стремился преувеличить военные достижения Британии, принимая в них личное участие, накачивая вклад страны собственным присутствием и авторитетом. В августе 1944 г. он отправился наблюдать за высадкой десанта в Сен-Тропе и в том же месяце очутился в Италии, где сам стрелял из гаубицы в направлении Пизы. Он участвовал в пикнике в итальянском замке, который обстреливали немцы, находившиеся на расстоянии 500 метров.
В декабре 1944 г. он начал личную миссию по спасению Греции от коммунизма – в чем преуспел – и дал пресс-конференцию в Афинах под звуки артиллерийского огня. Весной следующего года Черчилль был в Германии, чтобы наблюдать за продвижением союзников. В начале марта он подошел к линии Зигфрида – огромным драконьим зубам из бетона, зловещим и символическим стражникам фатерланда, которые должны были охранять непроходимую границу. Черчилль внимательно осмотрел их, но этого было недостаточно. Ему требовалось выразить полный экстаз своего триумфа.
Он выстроил генералов: Брука, Монтгомери, Симпсона – всего около двадцати человек, – а также одного репортера из Stars and Stripes. «Давайте сделаем это на линию Зигфрида», – сказал Черчилль, после чего обратился к фотографам: «Это одна из операций, связанных с великой войной, которую не нужно воспроизводить наглядно».
Затем он расстегнул ширинку и оросил оборонительные сооружения Гитлера, так же поступили и его коллеги. Как позднее написал Алан Брук: «Я никогда не забуду ребяческую ухмылку глубокого удовольствия, которая расплылась по его лицу в этот момент». Тот, кто испытывает хоть малейшее неодобрение, пусть подумает, через что ему пришлось пройти. Если какой-то пес и был вправе пометить свою территорию, то им был Черчилль.
Несколькими неделями позже он настоял на том, чтобы прогуляться по стороне Рейна, еще удерживаемой немцами, вблизи местечка под названием Бюдерих. При этом он попал под обстрел, снаряды разорвались в воде примерно в сотне метров от него. Американский генерал Симпсон подошел к нему и сказал: «Премьер-министр, перед вами находятся снайперы, а артиллерия обстреливает мост с обеих сторон, теперь она начала обстреливать дорогу за вами. Я не могу взять ответственность за ваше пребывание здесь и должен попросить вас уйти».
Алан Брук наблюдал, как Черчилль обхватил руками согнутую балку на мосту. «Выражением лица Уинстон напоминал маленького мальчика, которого няня зовет прочь от песочных замков на пляже». Черчилль занимался тем, что, как мы видели, делал всю жизнь, с первого дня, когда попал под огонь на Кубе. Он старался проложить себе дорогу в военную хронику, и на сей раз его цель была политической.
По людским ресурсам и боеспособности Британия сейчас казалась карликом, если сравнивать с Россией и Америкой. Как выразился Черчилль, маленький лев бродил между гигантским русским медведем и огромным американским слоном. Но он по-прежнему был там и входил в «большую тройку». Его способ вести войну был немыслим для какого-либо иного политического лидера. Никто из других предводителей военного времени – ни Рузвельт, ни Гитлер, ни Сталин, ни Муссолини – не обладал непреодолимым желанием очутиться на поле сражения и войти в отчет.
Благодаря лишь силе своей личности он утвердил право на равенство в залах конференций и вел борьбу со Сталиным из-за судьбы Восточной Европы. И пока Черчиллю оказывались честь и уважение, то же относилось к Британии и империи, по крайней мере, он так полагал. Разумеется, его приоритеты не совсем разделялись британским народом и даже британской армией.
Его понятия «славы» и «престижа» не представляли для них схожего интереса – и это, возможно, не было так уж плохо. О боевом духе британских войск делались всяческие некомплиментарные высказывания, но ключевой пункт, несомненно, таков: они были гражданскими солдатами из зрелой демократии с долгой историей свободы слова. У них не было слепой веры в отдававшиеся им приказы, Первая мировая война положила этому конец.
Их не подстрекала к бою ужасающая идеология расового превосходства. За ними не было советских комиссаров с револьверами, готовых вышибить им мозги, прояви они колебания. Возможный парадокс в том, что те самые свободы, которыми они пользовались и за которые сражались, делали их менее свирепой боевой силой. Любопытно, не получают ли порою поносители английских солдат извращенное удовольствие от преуменьшения их достижений, что походит на закоренелый национальный пессимизм в отношении сборной Англии по футболу, являющийся средством психологической самозащиты.
И военные достижения британцев были не настолько уж плохи. Случалось крайне редко, чтобы немцы были побеждены кем-то, уступающим им по численности, зачастую требовалось преимущество в два-три раза. Эль-Аламейн был значительным успехом, поскольку он облегчил десантирование в Северной Африке и заметно отвлек немецкую поддержку с воздуха от Сталинграда; в этой битве были и другие достижения: стало очевидно, что сражение в целом продолжалось, ведь Британия с очевидностью одержала там победу.
Как кто-то сказал, англичане проигрывают все битвы, кроме последней. Возможно, им порою – хотя отнюдь не всегда – не хватало фанатической одержимости кровопролитием, доходящей до готовности к самопожертвованию, но, на мой взгляд, этот изъян нельзя назвать совершенно непривлекательным.
