Его главной целью было снизить стоимость патрулирования тех мест, которые он описал – словами, не позволяющими ему снискать расположение Министерства туризма Ирака, – как «десяток-другой грязных деревень, зажатых между болотистой рекой и обжигающей пустыней, населенных несколькими сотнями полуголых семей, обычно голодных». Зачем тратить пехоту ради этой дыры, говорил Черчилль, если солдаты могут быть в Индии? Так что он сократил военные расходы и решил опираться на ВВС, которые вполне могли достичь британских устремлений обстрелами с бреющего полета и бомбежками. Впоследствии это привело к нескольким отвратительным эпизодам, за которые он не нес прямой ответственности и которые осуждал, когда британские самолеты атаковали мирное население.
Он также выступал за использование (правильно, вы догадались) отравляющего газа – именно из-за этого греха мир сильнее всего ненавидел Саддама Хусейна. К счастью, замыслы Черчилля потерпели неудачу, хотя он и протестовал: «Я не понимаю, почему считается законным убивать людей пулями, но варварским – заставлять их чихать».
Что бы Британия ни делала в Месопотамии, Черчилль решил делать это как можно дешевле: как-то он даже предложил вообще покинуть Багдад и срезать расходы до 8 миллионов фунтов в год, ограничив действие мандата Басрой на юге.
Дело в том, что Британия вовсе не хотела удерживать эти владения из-за неуместного стремления к престижу или колониального бахвальства. В 1919 г., еще до того как он стал министром по делам колоний, Черчилль предлагал передать Турции мандат и на Месопотамию, и на Палестину. Приобретя некоторый иракский опыт, он сказал: «Я ненавижу Ирак и хотел бы, чтобы мы никогда не входили туда. Это сродни жизни на верхушке неблагодарного вулкана». Возглавляемым США коалиционным силам имело смысл обратить внимание на эти слова до своего вторжения в 2003 г.
Цель британской миссии в Ираке и Палестине состояла в наведении на этих территориях как можно большего порядка, по крайней мере, насколько позволяли стесненные финансовые обстоятельства: нужно было выполнить мандат и затем обеспечить то, что последующие режимы будут как можно более дружественны к Британии, ведь ее военные возможности достижения целей за границей заметно уменьшились. Иракский мандат официально продолжался до 1932 г., но Британия оказывала влияние еще долгое время. К концу Второй мировой войны стало очевидно, что британские усилия удержать Палестину обречены на неудачу.
Еврейская иммиграция была неостановима ни морально, ни физически, и, поскольку арабская реакция оказалась как всегда бурной, британские войска попали в отчаянное положение, стараясь отстаивать принципы декларации Бальфура и проявлять справедливость к обеим сторонам. Британцы по-прежнему пытались ограничить масштаб еврейской иммиграции, случались ужасные эпизоды, когда бывших узников нацистских лагерей задерживали в организованных британцами лагерях, но не допускали в Палестину.
Еврейские террористы начали направлять свои стволы и бомбы на британцев – тех самых людей, которые создали их родину. Был убит лорд Мойн, британский министр по делам Ближнего Востока, на яхте которого в южных морях Клементина Черчилль когда-то кокетничала с обходительным торговцем произведениями искусства Теренсом Филипом. Они убивали британских солдат, которые лишь выполняли свою работу. Это наполняло абсолютной яростью Эрнеста Бевина, лейбористского министра иностранных дел.
Даже Черчилль пошатнулся в своем сионизме. Он назвал нападения «гнусным актом неблагодарности». Его отношения с Хаимом Вейцманом, немало прожившим в Манчестере отцом сионистского движения, никогда не стали прежними. В конце концов британцы попросту сбежали из Палестины, буквально оставив ключ под ковриком. Был спущен старый флаг, и родилась новая нация.
Та же процедура – с несколько бо́льшим достоинством – была проведена годом ранее в Индии, повсеместно происходил этот великий распад, ознаменовавший последний этап жизни Черчилля. Он видел, как по всей планете спускался «Юнион Джек» – от Малайи до Малави, от Сингапура до Суэца, – где американцы в 1956 г. окончательно выбили почву из-под ног военных притязаний шатающейся старой империи.
Как Черчилль с горечью сказал ближе к концу жизни: «Я сделал немало, чтобы в конце не достичь ничего». Это вздор (что Черчилль, разумеется, понимал). Посмотрите на его достижения только на Ближнем Востоке.
Иордания была удивительно стабильна, с того дня до сегодняшнего, даже если его рука дрожала, когда он проводил ее границы. Ирак в целом оставался в зоне британского влияния на протяжении сорока лет после Каирской конференции, иракская нефть оказала бесценную помощь Британии, чтобы выжить и одержать победу во Второй мировой войне. Что же касается рождения Израиля, при котором Черчилль был акушеркой, то ваши оценки будут зависеть от ответа на экзистенциальный вопрос, верите вы или нет в ценность еврейского государства.
Если вы среди тех, кто считает декларацию Бальфура самой большой из отдельно взятых ошибок британской внешней политики, то вы явно полагаете, что Черчилль был неправ, дав этому документу практическое воплощение. Если же вы думаете, что, в общем, было справедливо после 2000 лет преследований дать евреям родину – в том месте, которое они когда-то занимали и которое было относительно редко заселено; если вы признаете прозорливой идею возложить надежды на то, что их таланты позволят пустыне расцвести; если вы расцениваете как неплохую мысль создать в той части мира хотя бы одну демократию, сколь бы несовершенна она ни была, то вы решите, что действия Черчилля были в чем-то героическими.
Он не мог знать в двадцатых годах, что его мечта о стране, «текущей медом и молоком», будет предана недальновидностью и эгоизмом обеих сторон. Его нельзя порицать ни за постыдное обхождение израильтян с палестинцами, ни за палестинский терроризм, ни за преобладающе прискорбное качество палестинского руководства. Его также нельзя винить за дезинтеграцию Ирака, если она на самом деле происходит сейчас.
Идея объединить три вилайета вслед за крахом Османской империи была в общем-то неплохой. Именно того, по словам арабских лидеров, они и желали, это и было им обещано – сильное унитарное арабское государство. Вряд ли можно ставить Черчиллю в вину, что не появился ни один иракский лидер, который мог бы с величием и благородством объединить страну.
Конечно, Черчилль понимал и осуждал угрозу исламского экстремизма, но его нельзя критиковать за провалы арабского руководства. Возможно, единственный путь прекратить межэтнический и раскольнический конфликт в лоскутном одеяле Ближнего Востока состоит в образовании новой Римской империи, наделенной безжалостным проконсульским насилием и системой принудительной верности центральной власти. Это, однако, неприемлемо по многим причинам – и не получилось также у римлян, которые потерпели жестокое поражение вблизи Багдада.
Нельзя сказать, что идеалы Черчилля не привели ни к чему, они способствовали не увековечиванию Британской империи, а обеспечили ее разделение относительно достойным и эффективным образом. Один из парадоксов жизни Черчилля в том, что его цели свободы и демократии были поддержаны детьми империи, когда они вели кампанию за свою независимость.
