Нет более правительства, т. е. нет государства, угнетавшего личность; нет более государства, от которого все исходит и к которому все возвращается, – и в данном случае Прудон, охотно пользующийся всеми источниками, просто повторяет экономистов
[1433]. Нет правительства, т. е. нет централизации, – здесь Прудон повторяет Ройе-Коллара, впрочем, цитируя последнего
[1434]. Нет правительства, т. е. нет авторитета, – здесь Прудон, никого уже не повторяя, провозглашает полную свободу труда, производства, воспитания, совести, всех социальных и моральных сил
[1435]. Уничтожение правительства, уничтожение государства – оба эти слова он употребляет почти безразлично – является в его глазах истинным завершением французской революции
[1436].
Разрушив государство, Прудон старается заместить его. Верный мысли Сен-Симона, он показывает, что общество без правительства, без государства, т. е. анархическое общество, не будет лишено порядка. Авторитет заменится договором, не подчиненным никакой внешней власти и приводимым в исполнение только по инициативе сторон
[1437]. Промышленная организация заменит политическую
[1438], и вследствие прогрессивного исчезновения «всех колес огромной машины, называемой правительством, или государством», политическая система всецело «погрузится, потонет» в «системе экономической»
[1439]. Нужно заметить эту формулу, которая у Карла Маркса и его учеников – заимствовали они ее у Прудона или нет – становится руководящей идеей и как бы фундаментом их системы
[1440].
Необходимо, конечно, разбираться в произведениях Прудона, и в чисто политических из них принимать в расчет увлечения слишком пылкой мысли, не всегда достаточно осторожной в выражениях. Будучи противником авторитарных демократов и социалистов, которые постоянно прибегают к государству, Прудон в своих этюдах, составляющих Общую идею о революции, нарочно подчеркивает тезис, изложенный уже в Первом мемуаре и в Противоречиях, не изменяя, однако, его природы. Идея противоположности интересов индивидуума и государства, как ее понимали в то время экономисты, либералы и даже социалисты, гнетет его. Он не может освободиться от нее и даже не стремится к этому; и вот этот великий индивидуалист – мы увидим сейчас, что он заслуживает такого названия, – с политической точки зрения, является самым слабым представителем индивидуализма.
Две великие идеи доминируют в уме Прудона и, можно сказать, составляют его общую философию: идея справедливости и идея свободы.
Мы встречаем их у него очень рано: уже в Первом мемуаре он утверждает, что «мы никогда не понимали смысла этих столь обыденных и столь священных слов: справедливость, равенство, свобода». Облекающая их тьма и наше невежество в этом отношении являются причинами «всех бедствий, терзавших человеческий род»
[1441]. Уже в Первом мемуаре, как мы указали, содержится прямое изложение идей о справедливом и несправедливом. Автор, еще не достаточно владеющий фразеологией, различает там три степени общительности (sociabilité): общительность в собственном смысле, представляющую чистый инстинкт
[1442]; справедливость в прямом смысле, или «признание в других личности, равноправной нашей собственной»
[1443]; гуманность, или «социальную пропорциональность», которая помощь слабому, возвышение его до нашего уровня делает одновременно и нашей страстью, и нашим долгом, и благодаря которой мы платим дань признательности и уважения сильному, «не становясь его рабами»
[1444]. Здесь Прудон, видимо, находится под влиянием Фурье. В этом убеждают нас его стиль, подразделения, к которым она прибегает, и преследуемая им не совсем удачная погоня за точностью. Тем не менее основная идея уже выясняется: справедливость прежде всего в равенстве, прежде всего в уважении чужой свободы, подобной нашей, и в стремлениях осуществить ее; в таком смысле она и должна стать «принципом правления и права».
Та же самая идея, вновь и весьма подробно разработанная, наполняет собою большое сочинение Прудона О справедливости в революции и в церкви — книгу, в которой всего лучше видны высота и благородство его взглядов и в то же время крайне резко выступают все недостатки его ума. Этот бесконечный гимн праву, свободе и справедливости, занимающий в Полном собрании сочинений шесть томов, можно резюмировать в нескольких очень простых положениях.
Справедливость не только регулирует социальные отношения: она является «мировой сущностью вещей»
[1445]. В области совести (права и обязанности) она называется просто Справедливостью; в области ума (логика, математика) – Равенством, или Уравнением; в сфере воображения – Идеалом; в природе – Равновесием
[1446]. С начала мира и появления рефлексии религиозная и философская мысль постоянно «держались на этом корне»
[1447]. Даже в лице Божества человечество обожает опять-таки справедливость. Французская революция чувствовала эту великую истину. Поэтому она является прологом к новой эре цивилизации, возвышенные перспективы которой рисует наш философ
[1448].
Все моральные личности равноценны, следовательно, все члены общества одинаково участвуют в правлении, в составлении законов и в отправлении обязанностей
[1449]; перед каждым человеком открывается свободное поле для приобретения; собственность пользуется уважением при соблюдении известных условий, определяемых, «подлежащих пересмотру», по мере усложнения и возрастания интересов
[1450]; государство (здесь Прудон оставляет в тени анархию) ставит своей единственной задачей «служение интересам»
[1451] индивидуумов и гарантирование их прав
[1452]. При таком понимании справедливость не должна оставаться простою идеею, руководящей свыше усилиями человечества добиться лучшего. Она должна стать силой, позволяющей осуществить дорогой идеал
[1453]. В прежних религиях, опиравшихся на откровение
[1454], она трансцендентная сила; в новой религии, провозглашенной революцией
[1455], она имманентна человеческому сознанию.
