Припертый, таким образом, к стене, Спенсер защищается, но плохо, ограничиваясь ссылкой на то, что он никогда не стоял за «административный нигилизм», о котором говорит его противник. Может быть, но разве это ответ на основной пункт аргументации Гекели, именно, что отождествление живого организма и организма социального ведет к политике чрезмерного расширения права государства по отношению к индивидууму? И Спенсер принужден заявить, что он, в сущности, никогда не отождествлял социального организма с живым и даже не думал об этом
[1647]. Между ними слишком много различий. Социальный организм представляет из себя дискретное целое, живой – конкретное; первый асимметричен, второй симметричен. Но главная разница в том, что социальный организм не имеет единого сенсориума. В индивидууме сознание сосредоточивается в одном пункте; в обществе «все отдельные единицы обладают способностью к наслаждению и страданию приблизительно в равной степени»
[1648]. Из отсутствия единого сенсориума следует, что «благосостояние агрегата, взятое отдельно от благосостояния составляющих его единиц, не является искомой целью». Общество существует на пользу своих членов, «но члены общества существуют не для него».
Такова попытка Спенсера согласить свою социологию с теорией отрицания государства. Но какой ценой она достигается? Недавно еще метафора социального организма была «более чем метафорой». Теперь она является только «с трудом допустимой аналогией», «мнимой аналогией», которая могла служить «лесами» для постройки, но имела совершенно временный характер, и о ней нечего больше беспокоиться
[1649].
Если бы вместо того, чтобы рассматривать здесь теории Спенсера как эпизод в развитии естественной истории обществ, мы стали изучать их ради них самих, тогда нужно было бы взять на себя труд показать, что социологические «индукции», скрывающиеся за этими лесами, далеко не так прочны, как это думает автор. Тогда пришлось бы указать у него на роль априоризма в воспроизведении социального прошлого
[1650] и на непрочность гипотез, касающихся будущего, непрочность, доказанную тем, что некоторые взгляды Спенсера, имеющие за собой лишь двадцать пять, тридцать и даже менее лет давности, были жестоко опровергнуты опытом. Не возвестил ли он некогда близость царства вечного мира? Вынужденный признать, что события 1870 года способствовали «возвращению к милитаризму», он ограничивается простым констатированием факта, не объясняя его. Позднее он предсказывал исчезновение социализма
[1651], тенденцию к уничтожению экономической автономии
[1652], упадок веры в правительство
[1653]. Противоречия между его предсказаниями и действительностью с каждым днем становятся яснее. И вот возникает вопрос: если теория социального организма является только лесами и если, кроме того, эти леса служили для постройки крайне непрочного здания, то стоило ли их ставить с такими большими издержками?
Хотя Спенсер дал известный импульс естественной истории обществ, но он не постарался – и не без причины – глубже обосновать ее, а также воспользоваться ей для выводов. Чтобы узнать, какие приложения допускает эта новая наука, нам следует обратиться к другим.
Конт понял, что может извлечь социология из изучения обществ животных. Впрочем, и до него интерес к такого рода изысканиям заметен у Фергюсона. Спенсер в свою очередь рекомендует такие изыскания
[1654]. Во Франции они вызвали появление серьезной работы.
«Общества животных», о которых говорит Эспинас
[1655] – это не развитые уже общества, как, например, общества муравьев или пчел, а «всякого рода системы простых органических элементов»
[1656]. Так как сам индивидуум представляет собою не что иное, как систему простых органических элементов, и так как сознание есть не что иное, как «сплошная коалиция», то первым, самым элементарным обществом для изучения будет индивидуум, и притом наиболее низко стоящий в органическом ряде
[1657]. Каким образом из такой формы общества посредством неприметных переходов получается стадо, наиболее сложная форма, наблюдаемая у животных, – это в книге Эспинаса разъясняется очень подробно, причем доказательства отличаются ясностью и изяществом и сохраняют свою эстетическую цену даже в том случае, когда не убедительны для ума.
Действительно, для того, чтобы они были убедительны, необходимо было бы показать, как различные типы обществ развиваются один из другого и как из возрастающего богатства однородных элементов возникает иерархия обществ. Но если нет перехода от низшей формы общества к высшей, если мы многократно сталкиваемся с чем-то необъяснимым, с hiatus' ом, то в этих случаях можно наслаждаться искусством, с каким автор владеет своим предметом и разрабатывает его, но нельзя согласиться, что его доказательства безусловно убедительны.
Прежде всего можно ли иначе, как метафорически, применять название «общество» к отношениям, которые существуют в животном мире между паразитом и его хозяином, между сотрапезником и его поставщиком? В таком случае, возражает один из учеников Конта
[1658], почему не говорить об «обществах растений» и «обществах звезд»? Если даже согласиться с Эспинасом, что сотрапезник и его поставщик, паразит и его хозяин образуют случайные общества, то какое отношение существует между этой формой общества и первым из постоянных нормальных обществ, слагающихся из индивидуумов одного и того же вида, как бы ни были они малочисленны и на какой бы низкой ступени ни стоял этот вид? Эспинас соглашается, впрочем, что не легко найти объяснение этим первичным обществам – «группировке», встречающейся у некоторых инфузорий, и что здесь «открывается широкое поле для гипотез»
[1659].
