Не останавливаясь на деталях программ деятельности, которые, повторяю, изменяются сообразно месту и времени и, по всей вероятности, будут переделаны или совсем отвергнуты позднейшими программами, постараемся лучше определить, чего стоит заявление новых коллективистов, будто они оставляют неприкосновенной известную и даже очень значительную долю личной свободы, – заявление, которое столь же громко делали и их предшественники, вроде Пеккера и Видаля. Шеффле, знакомящий нас всегда с наиболее симпатичными сторонами коллективизма и старающийся показать самую сущность последнего, очищенную от всяких шлаков, которые примешивают к нему по невежеству или в пылу борьбы, много говорит по этому поводу. Он полагает, что коллективистический режим в значительной мере совместим со свободой потребностей, свободой труда, политической свободой и, наконец, свободой мысли.
Что можно возразить принципиально, говорит он, против того, чтобы общество производило все предметы, которые могли бы понадобиться для удовлетворения личных потребностей каждого из его членов? Гарантией свободного удовлетворения этих потребностей, прибавляет он, послужит «столь могущественное и, в общем, столь развитое чувство личной свободы»
[1767]. Но Шеффле не скрывает, что общество, вероятно, откажется удовлетворять потребности, которые показались бы ему «безнравственными или вредными»
[1768]. Это весьма важно: это значит сделать общество верховным судьей не только в вопросах гигиены, но и в вопросах морали, освободить личную совесть от заботы разбираться в добре и зле, возложив эту заботу на общественную совесть.
Что можно принципиально возразить, продолжает Шеффле, против того, чтобы среди почти безграничного разнообразия необходимой работы каждый выбирал дело по вкусу
[1769]? Самые неблагодарные виды физического труда всегда найдут охотников из числа тех, кто боится трудного обучения, большой затраты внимания и т. п. Наука и искусство, требующие наибольшего напряжения сил, привлекут к себе людей с выдающимся умом и высокой душой. На это можно, однако, резонно ответить, что здесь мы имеем дело скорее с мнимой, чем с действительной свободой; так как в конце концов ни одно из этих призваний, предполагая, что они существуют, не застраховано от столкновения, – не с обстоятельствами, что было бы явлением обычным, – а с волею общества, волею верховной, но не всегда справедливой.
Шеффле считает совместимой с коллективизмом известную степень коммунальной автономии и self administration
[1770]. Децентрализация также превозносится многими французскими социалистами
[1771]. Но что из того, что община пользуется большой свободой, если внутри ее независимость индивидуума ничтожна или совсем отсутствует, и вся жизнь его направляется абсолютной властью, не справляющейся о его согласии? Разве индивидуум будет более самодеятелен во всем оттого, что приводящая его в движение машина будет ближе к нему и меньших размеров?
Переходим, наконец, к свободе мысли и совести. Современные социалисты – неверующие и материалисты, но их предшественники были не таковы: они были спиритуалистами, даже христианами. По мнению Шеффле, ничто не мешает коллективизму вернуться к направлению его первых представителей. Бесполезно замечать, что большинство коллективистов в этом пункте противоречат Шеффле, что философские воззрения, принятые теперь в их среде, они считают окончательными и не допускают их исчезновения. Оставим философские и религиозные проблемы в покое. Свобода мнений, допускаемая социализмом, дойдет ли когда-либо до того, что противникам господствующего строя предоставлено будет проводить свои идеи в печати и пропагандировать в пользу иного режима? Это совершенно невероятно, и сам Шеффле признает, что при неспособности коллективистического общества обеспечить эти различные формы свободы «либеральный строй, несмотря на все его недостатки, все-таки был бы в десять раз свободнее и благоприятнее для культуры»
[1772].
Из всего сказанного вытекает, что доля свободы, признаваемая коллективизмом, является и крайне ограниченной, и крайне непрочной. Он нарочно выставляет ее напоказ, во-первых, для того, чтобы тем самым ответить на возражения и рассеять предубеждения, во-вторых, потому, что благоразумие заставляет его считаться с самой потребностью в свободе, столь распространенной в настоящее время. Но его принцип не свобода, а, напротив, принуждение, крайняя регламентация. Его принципом не служит и справедливость – подобное стремление совершенно не в духе Карла Маркса, его принцип – полное равенство, равенство работ, усилий и наслаждений. Поэтому мы вправе предположить, что осуществление доктрины коллективизма привело бы к угнетению человеческой совести и упадку самодеятельности, и это было бы тем невыносимее, что такой режим наступил бы после почти безграничной свободы.
V
Научный социализм является прежде всего попыткой приложения исторического метода к изучению экономических явлений. В этом его действительная оригинальность и неоспоримое достоинство. Общее представление об экономических явлениях подвергается глубокому изменению. Все экономические порядки рассматриваются в связи с породившими их эпохами, и современный экономический строй становится простым эпизодом продолжающегося исторического процесса. Как ни смотреть на теории, присоединенные Карлом Марксом к этому основанному положению, всякий развитой и беспристрастный ум уже не может теперь отрицать относительности экономических положений.
Карл Маркс не остановился на констатировании этого факта. Он вознамерился путем изучения настоящего с уверенностью определить экономический строй будущего, но вместо того чтобы предоставить всемирной работе исповедуемой им эволюции, он задумал ускорить ее течение вмешательством силы.
Здесь мы имеем право остановить его. Или события сами собой идут к указанной им цели – зачем в таком случае призывать к насилию? Или в них нет этой самопроизвольности – зачем же тогда обращаться к естественному ходу вещей? Но пойдем далее. Маркс, по его словам, опирается на изучение фактов, которые с полной очевидностью указывают на скорое и неизбежное наступление коллективистического строя. Какие это факты? Некоторые факты, которые по стечению обстоятельств привлекли особое внимание Маркса, таковы развитие крупной промышленности в начале XIX века и неразрывно связанные с этим экономическим переворотом бедствия, обнаруженные английскими парламентскими комиссиями, – бедствия, которых промышленники слишком долго не замечали и принялись смягчать слишком поздно и неохотно. Без заимствований из отчетов этих комиссий всякого рода цифровых данных и выводов, примеров и аргументов Капитал Маркса уменьшился бы очень значительно. Правда, факты, столь поразившие Маркса, очень значительны, тем не менее не одни эти факты достойны внимания в современном экономическом строе. Нельзя, следовательно, только эти факты, помимо всех прочих, принимать в расчет при попытке предугадать будущий экономический строй по существующему. Нелишне будет привести несколько примеров.
