Разве это не значит утверждать, что существует, по крайней мере, одна форма свободы, той самой свободы, которая только что была принесена в жертву общественному праву и по отношению к которой все же бессильна общественная власть? Но почему, во имя какого принципа? Конечно, не во имя принципа, выставленного автором в начале своей книги.
«Этнографическая социология», в свою очередь, приводит доктора Летурно к подобного же рода амальгаме
[1859].
Исходной точкой для автора служит изучение обществ животных
[1860]. Но в виду того, что самая идея общества «необходимо предполагает деятельное и сознательное сотрудничество»
[1861], он оставляет в стороне полипов, мадрепор и асцидий и обращается прямо к птицам и млекопитающим, которые должны многому научить социолога. Однако изучение обществ животных представляет лишь пролог к изучению человеческих обществ, где только и можно наблюдать эволюцию и прогресс политических идей.
Правда, с первых же шагов мы встречаемся с затруднением: нам ничего не известно о политических идеях человекоподобных обезьян и людей каменного века
[1862]. Остается прибегнуть к гипотезе. Человек каменного века «должен был сильно походить на представителей низших типов современного человечества: фиджийцев, бушменов, веддов»
[1863]. Но общею чертою всех этих орд служит отсутствие всякой социальной организации, – что Летурно, как бы в pendant к «естественному состоянию» XVIII века, называет «первичной анархией»
[1864].
За периодом первичной анархии следует период подчинения одному главе, «республиканское племя», в свою очередь, уступающее место «зачаточному монархическому клану»
[1865]. Переход от первого члена ряда к последнему совершается под влиянием таких причин, как война, требующая власти одного начальника, и рабство, создающее неравенство богатств
[1866]. Каким же образом этот регресс, – переход от первоначальной независимости к порабощению вполне заслуживает такого названия
[1867], – согласуется с законом прогресса, о котором нам только что говорили? На это мы не получаем ответа.
У низших рас монархическое племя переходит в «небольшую варварскую монархию», каковы, например, монархии Экваториальной Африки и монархии монгольских и монголовидных племен. За небольшими варварскими монархиями следуют большие – Перу, Древняя Мексика, Древний Египет, Эфиопия, Япония, Китай. У трех великих ветвей белой расы (берберов, семитов, арийцев) порядок последовательности меняется. Их политическая эволюция «не вылилась в те же формы, как у цветных рас»
[1868]. Берберы не дошли до ступени больших монархий. В Карфагене после периода варварских монархий мы видим «обратное движение к республиканской монархии» с «более сложной структурой»
[1869]. То же самое в Афинах
[1870]. Некоторые народы белой расы, вступившие на путь «подобного возврата к республиканскому быту», могут служить примерами для подражания, которые «серьезная социология» должна рекомендовать всем.
Этнографическая социология ставит своей задачей «медленное и терпеливое» исследование фактов
[1871]. Но она рассчитывает в то же время «возвыситься» над мелкими инцидентами, «ослепляющими внимание историка»
[1872]. Поэтому социолог-этнограф не должен отступать перед тем, что можно назвать «научным колдовством»
[1873]. Действительно, только этим именем и можно назвать операцию, при помощи которой «возврат к республиканскому быту» может быть возведен в образец и рассматриваться как закон прогрессивных обществ. Автор Политической эволюции упрекает Спенсера за то, что тот называет своим «анархическим сном»
[1874]. Между тем, набрасывая картину будущего идеального общественного строя, созерцание которого, очевидно, вознаграждает его за отсутствие подробных сведений о политических идеях человекоподобных обезьян, автор уверяет, что правительство будет при этом строе «доведено до минимума»
[1875].
Однако можно сомневаться, чтобы таково именно было вполне точное выражение его мысли, так как, по заявлению автора, правительство должно будет исполнять всевозможные обязанности, как, например, доставлять всем знания, распределять людей в зависимости от их нравственных качеств и познаний между различными отраслями национальной деятельности, наконец, организовать всеобщее избирательное право
[1876]. Все эти разнообразные формулы переплетаются и сталкиваются друг с другом, не вызывая со стороны автора ни малейшей попытки показать, каким образом их можно согласить между собою.
V
Научный социализм нашел в лице Бенуа Малона
[1877], не говоря уже о нем как о борце, деятельность которого не подлежит нашему исследованию, своего историка и теоретика. Как историк Б. Малон не отличается ясностью идей, но он всегда поучителен, и его книги, если ими пользоваться разборчиво, дают читателю возможность ориентироваться в обширной литературе школы. Как теоретик, – его работа, посвященная теории социализма, осталась неоконченной, – он во многих важных пунктах исправляет доктрину Карла Маркса. Мы увидим, ценою каких противоречий.
