Как бы ни была умеренна коллективистическая дисциплина, – даже соглашаясь с Бенуа Малоном, хотя это еще далеко не доказано или доказуемо, что вносимые им смягчения согласимы с социальным строем, за который он стоит, – она все же будет выражаться в слишком мелочной и, в особенности, слишком внешней, слишком чуждой воле регламентации, чтобы способствовать благоприятному развитию моральной личности. Героическая душа, – душа, преисполненная любовью, быть может, и была бы в состоянии, постоянно жертвуя собою, облагородить, скажем, даже освятить такое абсолютное подчинение. Но для этого она должна быть именно героической, тогда как даже самое совершенное воспитание не способно во всех воспитывающихся развить героические чувства.
Ничто не мешает, – в конце концов Малон так и поступает, – надстроить над коллективизмом очень возвышенную и благородную мораль. Но было бы невозможно доказать, что наиболее благородные моральные концепции ведут к политике и социальной экономии, аналогичным политике и экономии коллективизма, в особенности же, что такая политика, такая социальная экономия совместимы с моралью, построенной на кантианском принципе высшей ценности человеческой личности. Во всяком случае Малон не постарался этого доказать, и созданная им система делает честь скорее его благородству как человека, чем его логике как мыслителя.
VI
Из предшествующих примеров видно, как индивидуализм соединялся с доктринами, по-видимому, совершенно его исключающими. Теперь вот из числа многих два примера, которые, наоборот, показывают, как к доктрине, принципиально совершенно индивидуалистической, присоединяются чуждые, враждебные ей элементы. Я имею в виду одного экономиста и одного юриста, сочинения которых в остальных отношениях не имеют между собою ничего общего.
Как экономист Курселль-Сенейль
[1899] принимает основные положения школы, но придает им своеобразную форму. Он исходит из философии Бентама, однако он исправляет ее формулу. На место принципа наибольшего счастья наибольшего числа людей он ставит принцип наивозможно полного развития жизни в человечестве
[1900]. Немногие экономисты анализировали с такою проницательностью, как он, причины современного социалистического движения
[1901] или опровергали с большей силой и точностью идеи Карла Маркса по поводу прибавочной ценности и теорию обобществления орудий труда
[1902].
Курселль-Сенейль относится враждебно к уступкам и компромиссам и проявляет очень мало склонности к расширению путем законодательства разного рода паллиативов, каковы, например, участие в прибылях и производительные и потребительные общества
[1903]. Он вооружается против вмешательства государства в промышленный строй с такою же горячностью
[1904], с какою выступает на защиту свободы труда.
То же отвращение к принуждению, ту же веру в свободу, тот же энергичный призыв к индивидуальной энергии мы находим у него и в том случае, когда он обсуждает вопросы политики, управления, морали. Сфера деятельности государства должна все более и более сужаться, сфера деятельности частных лиц расширяться
[1905]. Прогресс всегда совершался в этом направлении
[1906]. Индивидуальная свобода не должна иметь иных границ, кроме уважения к свободе другого
[1907]. Все это – точное выражение индивидуалистического тезиса в том его виде, по крайней мере, какой он получает у экономистов, когда последние сводят его к противоположности индивидуума и государства, чтобы повергнуть индивидуума в прах перед государством
[1908].
С другой стороны, в качестве последователя Бентама, Курселль-Сенейль выражает полнейшее отвращение к чистому разуму, к абстрактному принципу права, к теории естественного права и Декларации прав человека. Для него Декларация прав – продукт чистой фантазии, совершенно лишенный юридического характера
[1909]. Что может быть «искусственнее» так называемого естественного права
[1910]? Идею права, как ее понимает «интуитивная школа», можно изучать только при посредстве чистого разума, стоящего выше опыта
[1911]. Таким образом, Курселль-Сенейль, подобно Бентаму, ставит перед нами трудную задачу: примирить индивидуалистическую политическую экономию с отрицанием принципа всякого индивидуализма.
Трудность усугубляется еще вследствие сильного влияния на Курселль-Сенейля позитивизма. Это влияние, сказывающееся во всех его работах, особенно заметно в том случае, когда он в своей общей концепции морали подставляет идею жизни вместо идеи счастья и когда он ставит общество выше индивидуума. Человек не представляет собою «изолированное существо». Повсюду мы наблюдаем его «связанным с известной группой»
[1912]. Он получает от общества «и свою жизнь, и свои идеи». Социальное сознание «порождает наше сознание, проясняет его и контролирует»
[1913]. Нам самим принадлежит очень мало. Даже наших прав и свобод мы имеем основание требовать только потому, что они необходимы обществу, от которого мы их получаем
[1914].
