Таким образом, выше просвещенной и правой воли законодателя Бенжамен Констан признает «независимые права», подобно тому, как выше установленных властей он ставит «верховенство» народа, который делегирует эти власти. Но независимые права, о которых здесь идет речь, представляют не что иное, как «естественные права» философии XVIII века. Столкнувшись во время одного спора с юридическими теориями Бентама
[1110], Бенжамен Констан с силою выступает против смешения полезного и справедливого. «Мне хотелось бы, – говорит он, – как можно полнее отделить идею права от понятия полезного»
[1111]. Но этими словами Бенжамен Констан и ограничивается. Он ничего или почти ничего не находит прибавить, так как указанием на то, что «право – принцип, а польза – только результат, право – причина, польза – лишь следствие»
[1112], он, во всяком случае, не подкрепляет и не доказывает вышеприведенного различения. По недостатку требовательности, за отсутствием метафизического обоснования права Бенжамен Констан остается далеко от Руссо даже в тех случаях, когда, по-видимому, сходится с ним.
Впрочем, это не единственное различие между ними. В то время, как у Руссо политическая организация имеет целью обеспечить гражданам пользование естественными правами, у Бенжамена Констана она должна только воздерживаться от посягательства на эти права. Для Бенжамена Констана естественное право только граница, переступать которую не должно государство; для Руссо освящение естественных прав представляет цель, к которой государство должно стремиться. Различие капитальное, потому что Бенжамен Констан приспособляется к фактическому неравенству между гражданами, а Руссо преследует абсолютное равенство.
Прибавьте к этому следующие два замечания неодинаковой важности: Руссо и вместе с ним французская революция провозглашают права человека, а Бенжамен Констан ограничивается провозглашением прав французского гражданина; Руссо и вместе с ним французская революция причисляют к естественным правам право на труд и на пропитание, а Бенжамен Констан ограничивается признанием только тех прав, которые имеют чисто моральный или политический характер. Касаясь экономического строя, он только повторяет Адама Смита и еще более Ж.-Б. Сэя.
Таким образом, теория естественного права и теория народного верховенства при переходе от философов XVIII века к Бенжамену Констану меняет свой характер, но не настолько, чтобы нельзя было сразу отличить школу либералов от школы доктринеров.
Политическое общество имеет целью не равенство всех своих членов в пользовании естественными правами, а политическую свободу. Оригинальность Бенжамена Констана и либеральной школы по сравнению с Траси и Дону состоит именно в том, что он уже не считает некоторые блага настолько драгоценными, чтобы гражданин имел основание приобретать их ценою политической свободы. Народ не может быть счастливым, если он не свободен политически. К этому Бенжамен Констан добавляет прекрасные слова: «хотя политическая свобода не играет роли в наших непосредственных наслаждениях, но она их гарантирует. Признать ее бесполезной – значит признать ненужным фундамент здания, в котором хотим жить»
[1113].
Политическая свобода состоит в таком распределении властей, «чтобы самая очевидная, постоянная и прочная выгода (различных носителей власти) заставляла каждого из них оставаться в пределах своих полномочий»
[1114]. Под влиянием взглядов Клермон-Тоннера Бенжамен Констан вместо трех властей Монтескье вводит четыре, согласование и разделение которых ему кажутся обязательными в конституционной монархии: 1) королевскую власть; 2) исполнительную власть (министров); 3) представительную власть, принадлежащую двум палатам, наследственной и выборной; 4) судебную власть
[1115].
Здесь Бенжамен Констан опять-таки расходится с доктринерами, которые не идут дальше традиционного взгляда на власть французского короля и не допускают, чтобы государь поступался частью своей верховной власти в пользу выборной палаты. По Бенжамену Констану, государь не только не обладает полнотою верховной власти, но в его функцию не входит ни создание законов, ни исполнение их, т. е. управление. Об этом заботятся министры. Королевская власть «нейтральна»; она должна пользоваться своими прерогативами для того, чтобы прочие власти опирались друг на друга, прислушивались друг к другу и действовали согласно
[1116]. Никогда роль конституционного короля не определялась с такой тонкостью и точностью
[1117], никто не сумел лучше показать ошибку конституций, которые, чувствуя необходимость гарантировать граждан от злоупотреблений одной из государственных властей, возлагают заботу об этом на другую, одинаково заинтересованную в преобладании
[1118]. Вследствие этого свобода так или иначе терпит ущерб и гибнет. Эту идею «нейтральной власти» Бенжамен Констан берет из Англии, причем замечает, что даже в этой стране обычаи и нравы сделали больше для ограничения государя, чем конституция, которая обеспечивает за ним прерогативы, не совместимые с нейтральностью.
За представительной властью, палатами, Бенжамен Констан признает инициативу «наравне с исполнительной властью»
[1119]. Он составляет себе, следовательно, ясную и определенную идею о парламентарном режиме, которой напрасно стали бы искать у доктринеров, и передает эту идею публицистам либеральной школы, своим преемникам и ученикам. Он передает им также самое широкое понимание принципа свободы печати. Бенжамен Констан отвергает поддерживаемое Ройе-Колларом выделение газет из остальной литературы
[1120]. Газета может сделаться орудием преступлений, и закон покарает ее, но при условии соблюдения необходимого уважения ко всем законам газета должна быть совершенно свободной. Абсолютная свобода печати служит лучшей гарантией политической свободы, подобно тому, как избирательное право служит ее органом.
