Вторым великим солнечным хитом поп-эры является The House of the Rising Sun. Исходно это английская баллада, ее заглавие заимствовано из эвфемизма для борделя, так что песня вовсе не о солнце; но в качестве культурной точки отсчета песня уникальна. Согласно опросам 2005 года, она стала четвертой по популярности песней в Британии за все время, в мировом масштабе ее популярность тоже оказалась не сильно ниже. Что же все-таки было этим “восходящим солнцем”? Возможно, аллюзия на барак рабов на американском Юге или на сами плантации. Нет точных данных, подтверждающих отношение этого названия к какому-либо конкретному месту в Новом Орлеане
[784].
Наряду с музыкой, которая обращается к солнцу либо вдохновляется им, многие современные композиции пытаются передать его актуальное звучание. Стэнфордский солнечный центр в Калифорнии перечисляет несколько десятков артистов, которые предпринимали попытки таким образом отразить солнце в музыке: Стивен Тейлор, например, сочинил Shattering Suns – симфонию, “вдохновленную изображениями небесной катастрофы”, музыка которой “строится на дыхании – звуках Солнца, записанных физиками Стэнфорда и сыгранных на синтезаторе”. Музыканты перешли от внутренних воображаемых миров (Моцарт, вероятно, выбрал до мажор для солнца потому, что чувствовал какое-то созвучие этой тональности с солнечной энергией и оптимизмом) к представлениям, построенным на научной основе. Разумеется, это не значит, что такие сочинения претендуют на какую-либо точность или что кто-либо даже сегодня, с нашими сложнейшими технологиями, действительно представляет себе, как звучит Солнце.
В 1992 году плодовитый датский композитор Пол Рудерс, вдохновленный увертюрой к “Гелиосу” Карла Нильсена, создал симфоническую драму GONG, партитура которой апеллировала к научному знанию. Рудерс объяснял, что недавние исследования показали: солнечная поверхность колеблется подобно гонгу одновременно в четырех различных ритмах. Формально его сочинение описывает солнце на всех стадиях жизни последнего, от взрывного рождения через наблюдаемое нами гиперактивное высвобождение энергии до финального коллапса, завершаясь аккордом середины произведения, который длится несколько тактов, повышаясь от полной тишины до предела громкости. Должен признать, что мне симфония показалась сложной для восприятия, к тому же выяснилось, что эта передача в любом случае неточна.
С 2006 года новая дисциплина гелиосейсмология измеряет сверхнизкочастотные звуковые волны, которые отражаются эхом внутри Солнца. Их вызывают колоссальные конвекционные пузыри различной амплитуды и частоты вибраций, причем частота почти всех этих волн в тысячи раз ниже, чем у земных колоколов. Колебания вызывают меньшие – меньшие для Солнца – колебания на поверхности звезды, восходящие и нисходящие потоки, которые производят большой диапазон низкочастотных звуков, подобных той паре нот, что издает бутылка, когда воздух продувается через ее горлышко. Только на Солнце этих нот не пара, а миллионы, и они звенят, как колокола, или вибрируют, как органные трубы. Ученые отслеживают эти волны в процессе отражения от одной стороны звезды к другой, такое путешествие занимает минимум два часа при скорости, в четыреста раз превышающей скорость звука
[785].
Когда в 2003 году я был в известной старой обсерватории под Санкт-Петербургом, ее директор спросил меня, хочу ли я послушать Солнце. Вскоре я уже находился в главной башне обсерватории и слушал запись, больше всего напоминавшую звуки гнезда встревоженных и злых змей – ничего похожего на гонг или на дыхание. Несколько месяцев спустя я прочел в “Дневниках” Кеннета Тайнена: “Солнце издает звуки, далекие от мелодичных. Оно шипит”. Так что, возможно, в будущем появится музыкальное произведение для литавров и кобры
[786].
Глава 27
Старый дурачина
Вот и солнце зашло, сокрыв золотым покрывалом
Cветлый свой лик, как пророк, сошедший с вершины Синайской.
Генри Уодсворт Лонгфелло, “Эванджелина”
[787] В небесах безумствовал Аполлон, как сказал бы любитель таких метафор.
Дик Фрэнсис, “Дьявольский коктейль”
[788] В ХХ веке один писатель, поэт и эссеист мастерски использовал солнце в своем произведении. Он считал себя также и ученым, специалистом по бабочкам. Это Владимир Набоков. Я был не очень хорошо знаком с его творчеством, но помнил, что в его последнем романе “Ада” (1969) героиня и ее брат, Ван Вин, гуляют по саду своей родовой усадьбы и обсуждают игру. Ада объясняет ее правила.
Тени листвы на песке по-разному перемежались глазками живого света. Играющий выбирал глазок – лучший, ярчайший, какой только мог отыскать, – и острым кончиком палки крепко его обводил, отчего желтоватый кружок, мнилось, взбухал, будто поверхность налитой всклень золотистой краски. Затем игрок палочкой или пальцами осторожно вычерпывал из кружка землю. Получался земляной кубок, в котором уровень искристого infusion de tilleul волшебным образом понижался, пока не оставалась одна драгоценная капля. Побеждал игрок, сумевший изготовить больше кубков, скажем, за двадцать минут
[789].
Это заинтересовало меня, потому что повесть Воннегута “Колыбель для кошки” (1963) заимствовала название у эскимосской игры, где дети ловили солнце веревочкой: та же идея, но другой способ. Почитав Набокова, я понял, что на страницы его произведений образ солнца возвращается вновь и вновь.
Обманутый любовник в “Смехе в темноте” призывает свет солнца в тот самый миг, когда обнаруживает неверность любовницы; герой “Под знаком незаконнорожденных” Круг воспринимает слово loyalty будто золотую вилку, лежащую на солнце; “Бледное пламя” все вспыхивает солнечными бликами
[790]. Есть и множество других примеров.
Набоков был чрезвычайно чувствителен к свойствам солнечного света, это заметно всюду: “Живописал я нашу клетку: ком / Кровавый солнца”
[791]. Его осознание солнца обострялось способностью последнего ослаблять последствия псориаза, который порой причинял писателю страшные мучения, доводя чуть ли не до самоубийства; позднее солнечные ванны и облучение сделали болезнь более переносимой
[792]. Набоков был синестетиком. Его биограф Брайан Бойд упоминает, что ребенком тот был “привязан к цвету и свету” – они с матерью воспринимали звуки алфавита ярко окрашенными разными красками, а первые шаги в поэзии были связаны с “радугами, спектрами, цветным стеклом, драгоценными камнями”:
