Два года спустя с помощью своей терпеливой сестры он использовал подсчеты звезд для картографирования Млечного Пути, и это подкрепило предположение Томаса Райта о том, что галактика – гигантский вращающийся диск, внутри которого располагается и наше Солнце. Древним астрономам слабая светящаяся полоска, видимая поперек неба в ясную ночь, напоминала струйку молока от какой-то небесной коровы. Греки называли ее Молочным Кругом, знаменитые своими дорогами римляне – Via Lactea. Демокрит оказался отчасти прав, предположив, что Млечный Путь состоит из звездных скоплений, но Гершель показал, что в действительности это колоссальный конгломерат звезд, туманностей, газа и пыли. “Он открыл полторы тысячи вселенных! – восклицала романистка Фанни Берни, посетив Гершелеву обсерваторию в Виндзоре в 1786 году. – И сколько еще он откроет!”
[292]
К началу XIX века Гершель нанес на карту и классифицировал около 2,5 тыс. рассеянных, облакоподобных структур, которые он назвал nebulae (“облака” на латыни, в русском языке закрепилось слово “туманность”). Туманность Ориона, клубок смерзшегося газа на расстоянии 1600 световых лет
[293]от Земли, астроном назвал “хаотической материей для грядущих сыновей”, что оказалось совершенно точным названием. Солнечное ядро Гершель описывал как “прочный шар незажженного вещества”.
В тот же год, год Первой симфонии Бетховена и лирических баллад Вордсворта и Кольриджа, Гершель расширил ньютоновы опыты над светом, показав, что за пределами красного конца солнечного спектра обнаруживаются невидимые лучи. В один прекрасный день он записывал результаты своих опытов по регистрации нагревательной силы разных цветов, когда световой спектр ложился на специальный набор термометров. Удивленный ученый обнаружил, что больше всего нагревается термометр, расположенный за пределами красного конца спектра, где цвета заканчивались: “Горячее излучение, по крайней мере частично, состоит, если позволите мне такое выражение, из невидимого света”. Опираясь на исследования Гука столетней давности, Гершель открыл инфракрасное излучение – передачу тепла, что показало, как солнечное тепло почти полностью передается невидимыми лучами, которые ведут себя как свет, но неразличимы для глаза
[294]. Открытие Гершеля позволит ученым оценивать по звездному свету, как далеко звезда находится и какого она размера.
Гершеля продолжало интересовать и научное оборудование. Астрономы уже имели вполне адекватные инструменты для наблюдения за движением Солнца, его расстоянием от Земли и других планет, колебаниями земной оси, но необходимых средств для тщательных исследований им не хватало. Уильям вместе с сыном Джоном (1792–1871), тоже астрономом, взялся за постройку телескопа с фокусным расстоянием в 20 футов и 18,25-дюймовым объективом – первым в ряду инструментов, в буквальном смысле изменивших мир. Один из биографов Гершеля охарактеризовал его достижение как превращение “звездного неба из статичной декорации, относительно которой можно было отмечать положение планет, в бескрайнюю динамичную сферу, где звезды зарождаются из облаков туманной материи”
[295]. В этом Гершель опирался на размышления Иммануила Канта (1724–1804), который во “Всеобщей естественной истории и теории неба” (1755) предположил, что Солнце и планеты сформировались путем конденсации вращающегося диска межзвездной материи. Кант (сам бывший умелым шлифовальщиком линз) предложил “гипотезу туманностей” в качестве объяснения образования планет, рассудив, что неплотные туманности – непрозрачные облака пыли и газа, которые впервые попали в область наблюдения при его жизни, – долж ны схлопываться под влиянием силы тяготения. После этого они должны растянуться в подобие диска, из которого уже со временем формируются звезды и планеты. Кант, впрочем, не был математиком, и его идеи не имели убедительной научной базы, пока великий Пьер-Симон Лаплас (1749–1827) не заявил, что Солнце и солнечная система были образованы в результате гравитационного коллапса вращающегося газового облака. Весь XIX век считалось, что Лаплас обеспечил математическое доказательство (которого не было у Ньютона) тому, что солнечная система функционировала подобно часам
[296]. В такой вселенной не было места для Бога. “Гражданин первый консул, в этой гипотезе я не нуждался”, – высокомерно ответил Лаплас Наполеону на вопрос о том, как Создатель вписывается в его конструкцию. Ко времени смерти Лапласа в 1827 году все основные фронтовые линии в научных спорах уже были проложены достаточно четко. Астрономы потеряли былое восхищение перед Солнцем, их уже не очень волновало его место в божественной схеме. Они начали рассматривать его как звезду, их интересовало, из чего оно состоит, как воздействует на Землю, что может сказать об остальной вселенной. До Ньютона Солнце было великим объектом, оказывающим давление, обусловливающим собой, своим жаром и слепящим светом существование человечества. Ньютон же показал, что Солнце, по сути, больше притягивает и имеет неосязаемую и неограниченную власть, организующую все вокруг него.
Глава 11
Затмения и просвещение
Он повернулся к солнцу и, стоя между витринными навесами, вытянул в направлении к нему правую руку. Давно собирался попробовать. Так и есть: целиком. Кончик его мизинца закрыл весь солнечный диск. Должно быть, тут фокус, где сходятся все лучи. Жаль, что нет темных очков. Интересно. Сколько было разговоров о пятнах на солнце, когда мы жили на Ломбард-стрит. Эти пятна – это огромные взрывы. В этом году будет полное затмение: где-то в конце осени
[297].
Джеймс Джойс, “Улисс”
Когда я был школьником десяти-одиннадцати лет, один из моих учителей всегда заканчивал урок минутой тишины. Он показывал нам таким образом, каким долгим может ощущаться время. Так оно и ощущалось: эти шестьдесят секунд, казалось, длятся вечно в ожидании звонка, после которого мы выскакивали из класса, как пловцы, выныривающие на поверхность.
Лет сорок спустя, 23 ноября 2003 года, я ждал, пока Луна высоко в небе не закроет Солнце. Я стоял посреди шестидесяти таких же наблюдающих за затмением на антарктическом льду толщиной в 3,5 мили, неподалеку от русской базы “Новолазаревская” – на Земле королевы Мод, координаты 70°28’ W and 11°30’ E. Нас окружал лед, сверкающий флюоресцентным синим цветом. Солнце скрывалось на одну минуту и сорок восемь секунд – очень короткий период, но и он казался целой вечностью. Но в этот раз мне не хотелось, чтобы он заканчивался.
