Темноты не всегда избегали, а в жарком климате тень часто является желанной, порой даже символом величия. Поскольку властители часто передвигались, двойной спрос на комфорт и символизм привел к изобретению зонтика, своего рода портативного балдахина. В истории о Шакунтале (приводится в “Махабхарате”, знаменитом санскритском эпосе) правитель под зонтиком сам сравнивается с навесом для своих подданных: “Властитель, подобно ветвистому дереву, подставляет свою голову под палящие лучи солнца, а его широкая тень облегчает жар тем, кто укрылся в его тени”
[415].
В индуистской мифологии бог Вишну снисходит в нижний мир с зонтиком в руках, а в Древнем Египте и аравийских землях зонтики (часто сделанные из пальмовых листьев) носили над особами королевской крови как признак их привилегированности. Вскоре это удобство стало более демократичным – в 1871 году справочная брошюра для посещающих Индию англичан авторитетно заявляла, что “во время жаркого сезона для европейцев небезопасно выходить на солнце между восемью часами утра и четырьмя часами дня… без защиты хотя бы в виде зонтика”
[416]. Робинзон Крузо соорудил себе такой зонтик по образцу тех, что встречал в Бразилии, где “такая сильная жара, что трудно обойтись без зонтика… С этим зонтиком я… не страдал от солнца даже в самую жаркую погоду”
[417]. Впоследствии во Франции и Британии ранние версии этих устройств назывались “робинзонами”
[418].
Свет изменяется непрерывно в течение дня, у каждой его стадии свои свойства: рассвет, восход, день, сумерки, закат, заход солнца. У Роберта Стивенсона в “Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда” (1886) мистер Аттерсон наблюдал “бесчисленные степени и оттенки сумерек”
[419].
Сейчас для обнаружения скрытых конструкций используется почти горизонтальное по отношению к поверхности освещение. Это достигается при помощи перспективной аэрофотосъемки, возникшей по необходимости в Первую мировую войну. Фотографии, сделанные с воздуха под углом, делались и до появления аэропланов, но после 1918 года навыки, полученные воздушными наблюдателями во время войны, стали применяться для мирных съемок. Вторая мировая война только отточила навык фотографов обнаруживать то, что находится ниже поверхности. Если поверхность земли подвергается человеческому или природному вмешательству, отпечаток от этого остается навсегда, а там, где очертания отпечатались в рельефе, их тени могут быть эффективно сфотографированы с воздуха. Иногда такие фотографии раскрывают не только новые особенности, но и делают явным порядок следования, открывая не один, а несколько более старых слоев. Наблюдение таких “теневых площадок” подчеркивает выдающиеся особенности формы и очертаний лучше, чем наземная съемка. Оно может даже передать вариации в оттенке почвы или растительности, которые выдают наличие подземных структур: открытие в 1920-е годы Вудхенджа в Уилтшире, бревенчатого аналога Стоунхенджа, – лишь один тому пример. При помощи этого метода были обнаружены буквально тысячи утраченных деревень и римских лагерей (Ashmolean Museum, University of Oxford)
Закаленный в боях офицер в пьесе Роберта Шерифа Journey’s End (“Конец пути”) восклицает, глядя на встающее над проволокой и окопами утреннее солнце: “Пока я не оказался здесь, никогда не знал, что солнце может всходить столь по-разному. Зеленое, розовое, красное, синее и серое. Поразительно, не правда ли?” Когда солнце встает или садится, отбрасывая пологие лучи, каждая мельчайшая подробность на поверхности земли вырастает и становится видна
[420]. Сумерки вдохновили Гегеля на знаменитое изречение “Сова Минервы вылетает только в сумерки”
[421] – метафору, призванную передать тот факт, что философия начинает понимать историческую ситуацию, только когда последняя начинает исчезать.
Непосредственно перед заходом солнца наступает “тот короткий промежуток времени между днем и ночью, когда вынашиваются большие планы и все становится возможным”
[422]. Владимир Набоков в мемуарах специально упоминает: “Сумерки” – какой это томный сиреневый звук!”
[423]В сумерках, и только в них, ортодоксальному еврею дозволяется заниматься мирскими вопросами
[424].
Писатели не отставали. Однажды летним вечером, когда Уильям Фолкнер мучился над названием нового романа, его жена обратила внимание на удивительную окраску южного неба. Фолкнер сильно впечатлился этим зрелищем, а книга получила название “Свет в августе”. Дядюшке Рэту в сумерках чудилось, что “свет как бы впитывался в землю, как вода в половодье”
[425] (“Ветер в ивах”). “До сумерек было еще далеко, но потоки летнего света уже скудели, воздух посвежел, а на шелковистую густую траву легли длинные тени”
[426] (Генри Джеймс в “Женском портрете”). У других встречаются такие метафоры сумерек, как “праздник слепца”, “зеленый час”, “между собакой и волком” – час, когда недостаточно света, чтобы можно было увидеть разницу между этими животными
[427].
