С другой стороны, набирало силу новое поветрие. Пляжный отдых, который исходно рекомендовался по медицинским соображениям, становился присущим изысканному обществу. Те, у кого были деньги и время на постоянные разлечения, выбирали курорты, и, таким образом, загорелая кожа стала восприниматься как признак отношения к классу имущих. Как писал Пол Фасселл,
для восстановления Средиземноморья после [Первой мировой] войны его наиболее распространенный естественный ресурс, солнце, должен был искупить то социальное клеймо, которое на нем поставил XIX век. Тогда люди высшего сорта предпочитали не сидеть на солнце, считая, что раз оно необходимо для произрастания растений, то ценность его для людей весьма сомнительна
[445].
Когда в 1920 году кутюрье и законодательница мод Коко Шанель случайно получила загар, путешествуя по Средиземному морю на аристократической яхте, ее бронзовая кожа полностью изменила курс моды.
Запустив в мир свой новый образ, она в 1929 году провозгласила: “Девушка просто обязана иметь загар”. Социальный престиж (или наоборот) полученной окраски дискутировался во всех тонкостях. Насколько интенсивным должен быть загар? Знатоки утверждали, что идеален оттенок золота.
Главным среди фешенебельных морских курортов стала Французская Ривьера. Такие расточительные звезды, как Роберт Льюис Стивенсон и Обри Бердслей, были в числе первых посетителей, затем там появились Грета Гарбо, Коул Портер, Дороти Паркер, Анита Лус, Ноэль Кауард, Зельда и Скотт Фитцджеральды
[446]. Круглогодичный загар был предметом особой зависти.
Но даже по мере приобщения людей к радостям курортной жизни сохранялось двойственное отношение к этому. В 1916 году первый номер британского Vogue рекламировал крем Хелены Рубинштейн, который предположительно удалял побочные эффекты на коже, включая “солнечные ожоги, веснушки и обесцвечивание” (“ожоги” и “загар” были взаимозаменяемы, само слово “загар” в английском языке (tan) имеет в данном контексте не самые приятные ассоциации с дубленой кожей). И в 1920-е годы открытые прогулочные машины, способствующие быстрому загару пассажиров, стремительно вышли из моды.
В Голливуде развивались свои стандарты: на черно-белой пленке загар выглядел как нездоровая серость, поэтому звезды, начинавшие карьеру в ту эпоху, – Гарбо, Ингрид Бергман, обе Хепберн – держались подальше от солнца или накладывали грим, чтобы кожа светилась на экране белым. У Рудольфа Валентино была другая проблема – он тоже старался не загорать на солнце (потому что загорал быстро и сильно) и осветлял кожу косметикой Макса Фактора, но добавлял туда какие-то свои пигменты для дополнительного ускорения процесса, чтобы у него был повод отказаться от ролей загорелых негодяев
[447].
В противоположность этому легендарная Жозефина Бейкер, сбежав из черного Сент-Луиса (где ее считали слишком светлокожей), стала в Париже всеобщей любимицей и звездой La Revue Nègre, танцуя в банановой юбке. Парижанки внезапно захотели подражать внешности Бейкер, и вскоре она уже рекламировала гель для волос Bakerfix и “смуглящий” лосьон Bakerskin, хотя ее собственные косметические процедуры заключались в осветляющих кожу молочных ваннах и натирании лимонным соком
[448].
Хотя большинство белых совершенно не стремились выглядеть чернокожими, среди западных европейцев и следящих за тенденциями американцев мода в отношении цвета кожи определенно начинала меняться. Кэри Грант практически ежедневно работал над своим загаром, проводя свободные от съемок дни на ближайшем пляже с зеркалом под подбородком, чтобы загорали все скрытые уголки. Соответственно менялся и стиль жизни. Женщины все больше развлекались на открытом воздухе – экскурсии, пикники, лаун-теннис и прочие допустимые для женщин занятия. Отбросив вековые традиции, они загорали, носили декоративные солнечные шляпы и шали – не для защиты, а из соображений моды – и купались. После этого они наносили коричневатые и бежевые пудры и кремы на миновавшие солнце участки кожи.
Для обслуживания нового увлечения в 1936 году был изобретен крем для загара Ambre Solaire. Загар начал завоевывать все сословия. К концу 1930-х в мире женской моды стали появляться новые веяния, позволяющие женщинам демонстрировать загар: туфли стали носить без чулок, в моду входили платья без рукавов. Купальные костюмы, раньше закрывавшие ноги, теперь оставляли их обнаженными. На рынке появилась косметика для ног тех, кто не имел возможности загорать на солнце или просто плохо загорал, – это стало ответом женщин на нехватку шелковых и нейлоновых чулок во время Второй мировой войны.
Во Франции доступ к солнцу и для мужчин, и для женщин был окончательно демократизирован в июне 1936 года, когда Национальная ассамблея ввела двухнедельный оплачиваемый отпуск, les congés payés, который “вернул румянец бледным щекам рабочих”
[449]. Наконец и горожане, принадлежащие к рабочему классу, стали учиться устраивать пикники и кататься на велосипедах и бросили первые завороженные взгляды на море, но сам отдых был настолько внове для них, что у них не было специальной одежды: на фотографиях мы видим людей за игрой прямо в костюмах и шляпах. Стивен Поттер, автор серии юмористических книг “Искусство жить”, блестяще уловил отношение бледного англичанина к загару в начале 1950-х. Он описывает солнечный уик-энд и “известного охотника за официантками П. де Синта”, который первым делом раздевается до пояса и принимает солнечные ванны, и его кожа вскоре приобретает “насыщенный медово-бронзовый” оттенок. И тут появляется возмездие в лице Когга-Виллоуби.
Когг-Виллоуби: Бог мой, вы так легко загораете.
Де Синт: Вы находите?
Когг-Виллоуби: Да. Вы один из этих счастливцев.
Де Синт: О, я, право, не знаю.
Когг-Виллоуби: Все говорят, что южане загорают легче.
Де Синт: Ну я не знаю, я не то чтобы…
Когг-Виллоуби: О, не знаю… средиземноморец…
