Она еще слишком молода, слишком наивна и слишком умна, чтобы выдержать без горьких потерь испытания жизнью в Москве. Как был бы я счастлив, зная, что оставляю ее в руках надежного друга, который станет ей заботливым хозяином и деликатным наставником на жизненных путях, который поможет ей осознать истинное предназначение женщины, матери, хозяйки и при этом не станет препятствовать ее ученым занятиям, если они не противоречат его убеждениям и ее роли в семье…
При нашей последней встрече мне показалось, что Юта произвела на тебя благоприятное впечатление, и должен сказать, что ты на нее – тоже.
P.S.
Если тебе скажут, что я причастен к делу, которым ты сейчас занят, – знай, что это случилось по неведению и слабости, а вовсе не по злому умыслу.
* * *
Птичка Божия
сердечному другу Всаднику написала:
шифр «Окассен и Николетта»
Скучаю, друг мой, как же я скучаю, когда тебя нет рядом. С нашей последней встречи прошло более полугода, а я по-прежнему вспоминаю твой запах, шуршание мыши в спальне, которую ты принял за шпионку и чуть не пристрелил, и волнение, так оживляющее мое бедное сердце…
Женщине не пристало это говорить, но, увы, скоро я перестану принадлежать к слабой половине людского рода, превратившись в пугало, в чудовище. Днем меня мучают боли, усиливающиеся с каждым часом до того, что я теряю сознание, и только по ночам я еще чувствую себя человеком, а иногда – даже женщиной.
Доктора не могут справиться с моей болезнью, хотя и не теряют надежды, пока я плачу им звонкой монетой. С каждым месяцем денег требуется все больше: лекарства дороги, а добыча их сопряжена с опасностью.
Но более всего мучает меня одиночество.
Я не виню Отца, предпринимающего не только необходимые, но и неизбежные шаги к укреплению расшатавшегося здания; более того, я благодарна ему за то, что он закрывает глаза на мои шалости и не велит своим псам тревожить меня. Но в новом воздухе пахнет страхом. Друзья затаились, боясь, что их потащат к Иисусу, иные уж там и поют, как бедолага Хвостик, по собственной дури вляпавшийся в очередную историю, иные канули в бездну…
Читаю Сенеку и думаю о тебе – думаю с некоторой неуверенностью в себе, потому что у меня из-за болезни вдруг начал расти живот, и я сомневаюсь, что смогу закинуть ножки на твои плечи, как тебе нравится, а мне и подавно.
Развей же мою неуверенность, Всадник!
А еще у меня до тебя дело.
Слышала я от разных людей о некоем князе Жуть-Шутовском, которого, кажется, никто не видел, но все боятся, и думаю, что, возможно, знаю его и могу рассказать тебе о нем кое-что любопытное и полезное.
Кроме того, я случайно узнала о тех, кто похитил известные тебе бумаги.
* * *
Пер Эрикссон,
аптекарь, Большому Брату сообщает следующее:
В Кремле пропала какая-то Bumaga, то есть важный документ. Это пока все, что удалось выяснить. Все мои друзья боятся об этом говорить, а если говорят, то шепотом, словно речь идет о чем-то чрезвычайно опасном.
Дело о пропаже контролирует очень узкий круг лиц, прежде всего Отец и Сын.
Похоже, эта Bumaga имеет огромное значение для монархии, но дальше этого предположения мои фантазии не идут.
* * *
Арман де ла Тур,
доктор, в своих Les inscriptions quotidiennes записал:
Чтобы понять, с чем столкнулась Россия в лице Самозванца, и оценить ее сегодняшнее состояние, необходимо, конечно же, углубиться в ее историю.
Впрочем, достаточно всего одного сюжета, который для понимания России имеет чрезвычайно важное или даже решающее значение.
В 1015 году по приказу великого князя Киевского Святополка I Окаянного были убиты его младшие братья князья Борис Ростовский, Глеб Муромский и Святослав Древлянский, которые приняли смерть, не воспротивившись воле старшего брата-отца.
Впоследствии Борис и Глеб были канонизированы и стали первыми и едва ли не самыми почитаемыми святыми в России.
Братья пали жертвами политической борьбы, развернувшейся вокруг Киевского трона после смерти Владимира Святого (Красное Солнышко).
Подвиг Бориса и Глеба может быть по достоинству оценен только религиозным сознанием. Своим смирением, непротивлением злу и мученической смертью они как бы выявили дьявольскую сущность Святополка и встали выше плотского деяния в плотском мире, захваченном злом, и тем самым не позволили дискредитировать взаимоотношения Отца и Сына, упрочив их в Духе.
Однако вместе с тем, противопоставив «доброму» бездействию (позитивному безволию) «злое» действие, волю и принеся себя в жертву принципу нерассуждающего подчинения власти («отцу»), они возбудили настороженное и даже отрицательное отношение к личности свободной, деятельной, активной, то есть к личности вообще, как таковой, действующей несанкционированно, полагающейся лишь на внутренние духовные ресурсы.
В условиях мусульманского Ига русские земледельцы стали называться крестьянами, т. е. христианами, сплотившимися вокруг Церкви в монолит, не поддававшийся иноконфессиональным, иноверческим искушениям. Любое отступление от православия – пусть самое безобидное – приравнивалось к преступлению, ереси. Отпасть же от Церкви или вступить с нею в конфликт в условиях того времени было равнозначно полному разрыву с православным государством, с обществом, то есть – разрыву всех кровно-родственных, духовных и социальных связей, отказу от покровительства и защиты общины перед лицом Врага.
Единомыслие было нормой. Как писал о русских Иосиф Волоцкий, мы «все единого пастыря Христа едина овчата суть, и все единомудрствующе».
Так и тогда закладывались основы загадочной русской соборности.
В тех же условиях была немыслима и церковная самостоятельность, автономия по отношению к светской власти, государству (автономия наподобие католической, которая породила Лютера, Реформацию и либерализм). Церковная самостоятельность даже на уровне попытки была бы воспринята общественным мнением эпохи как покушение на национально-государственную целостность, жизнеспасительную сплоченность.
В алхимическом котле Ига родился уникальный симбиоз – «богоизбранное супружество» государства и церкви (симфония), когда выражение «русская церковь» означало «православная церковь», а «православное царство» имело более или менее строго очерченные границы, столицу, вооруженные силы, полицию, бюрократический аппарат и систему налогообложения.
Идеологизация государства развивалась в том же русле, в тех же берегах, что и огосударствление Церкви. Авторитет такой церкви мог быть только духовным, внутренним. Не случайно же весь Освященный собор Православной церкви, за исключением архиепископа Астраханского, «предался» Лжедмитрию I. Причина одна: Самозванец обладал всей полнотой власти.
